О себе, о людях, о фильмах

(В кадре Луазо, граф, г-жа Луазо.) Луазо встрепенулся, энергично махнул рукой, горячо заговорил:

— Черт побери, все люди братья, к чему церемониться.

(Та же группа со включением Каррэ-Ламадона.) Граф и Каррэ-Ламадон дипломатично и слегка смущенно молчат. Супруги Луазо с кусками в руках ждут ответа.

Графиня и г-жа Каррэ-Ламадон переглядываются, смущенно молчат.

Ждет Пышка с блюдом в руках. Застыл Корнюдэ.

Ждут монахини с кусками в руках.

Луазо энергично толкает графа локтем и подмигивает ему: «Да соглашайтесь, мол». Граф нейтрален.

Г-жа Луазо точно так же кивает графине «Соглашайтесь, мол, не церемоньтесь».

Луазо, граф, Каррэ-Ламадон, Луазо продолжают прежнюю игру. Каррэ-Ламадон вопросительно смотрит на графа. Граф выпрямляется. Луазо и Каррэ-Ламадон застыли. Откашлявшись, граф вставляет в глаз монокль, секунду испытующе смотрит в сторону Пышки, величественно склоняется и с любезной, снисходительной улыбкой изрекает:

— Мы, сударыня, принимаем ваше предложение.

Просияли Луазо и Каррэ-Ламадон, особенно Каррэ-Ламадон.

Просияла Пышка, поспешно протянула блюдо за кадр.

Просияли монахини.

Улыбнулись графиня и г-жа Каррэ-Ламадон.

Несколько рук погрузились сразу в корзину.

Граф получил в руки блюдо.

Графиня приняла передаваемый кусок цыпленка и булочку.

Жует рот, сверкают глаза.

Жует рот, сияет радостно лицо.

Рука лезет в корзину.

Рот.

Рот.

Рука лезет в корзину.

Рот.

Руки, руки, руки лезут в корзину, выхватывая из нее свертки, куски, бутылки.

Пустая корзинка. Рука медленно бросает в нее скомканную салфетку.

Пышка, оживленная, смеющаяся, задвигает корзинку ногой под скамейку.

Дамы. Они сыты и довольны. Только г-жа Луазо угрюма, как всегда. Графиня любезна, покойно и добродушно говорит:

— Я лучше умру, чем подам немцу руку.

(Графиня, г-жа Луазо, граф.) Луазо, ковыряя в зубе, глядя на мир маслянистыми глазами, произносит:

— Это настоящие свиньи, их нужно уничтожить.

(Луазо, граф, Каррэ-Ламадон.) Каррэ-Ламадон борется с дремотой. Граф покойно произносит:

— Франция еще отомстит за себя.

(Граф, Каррэ-Ламадон, Корнюдэ.) Корнюдэ, величественно выпрямившись, подтверждает:

— Ненависть к врагу — это долг гражданина.

(Корнюдэ, Пышка.) И, сказав эту тираду, он осторожно запускает руку назад. Пышка, восторженно слушающая, впитывающая эти патриотические речи, вдруг вздрагивает, глядит на Корнюдэ. Но он сидит как ни в чем не бывало. Рука уже вновь появилась на колене. Пышка вновь приготовилась слушать патриотические речи, которые нравятся ей своей возвышенностью.

Монахини. Старшая отрывается от четок, от сонного бормотания, чтобы сказать сухими губами:

— Бог покарает их за злодеяния.

(Старшая монахиня, г-жа Каррэ-Ламадон.) Хорошенькая г-жа Каррэ-Ламадон, вздохнув, лепечет:

— Когда я вижу немца, мне делается дурно от отвращения.

И, пролепетав, закрывает глазки. (Таким образом кадр завершает круг, пройденный по дилижансу, круг, в котором каждый является звеном, сцепленным крайними лицами.)

Пышка подается вперед, ей хочется вставить слово, хочется показать, что и она тоже может быть патриотом, хочется сравняться с этими важными господами. Она открывает рот и, не зная что сказать, вдруг выпаливает:

— А я подралась с немецким офицером.

Она оглядывается, не зная еще, как будет принято ее сообщение. Но ее сосед Корнюдэ благосклонно кивает головой.

Кивает головой граф. Раскрывает глаза Каррэ-Ламадон и, ничего не поняв, вновь закрывает. Кивает одобрительно головой сонный Луазо.

Кивают головой г-жа Каррэ-Ламадон и благодушно дремлющая графиня. Г-жа Луазо презрительно щурится.

Ободрившаяся Пышка энергично добавляет (ей самой поступок начинает казаться патриотическим, она ужасно хочет выиграть во мнении этих господ):

— Я. вцепилась ему в бороду.

Корнюдэ величественно произносит:

— Браво, гражданка.

Рука его исчезает, и сияющая Пышка вдруг вздрагивает, глядя на него.

Но рука уже вновь лежит у Корнюдэ на колене. Он благодушен. Пошел аппарат. Совсем дремлет Каррэ-Ламадон. Роняет и вновь вставляет в глаз монокль борющийся с дремотой граф. Луазо с трудом открывает слипающиеся глаза, бормочет:

— Их нужно резать, как свиней…

Аппарат пошел дальше. Дремлет, выпрямившись, презрительно поджав губы, г-жа Луазо. Сонно улыбается графиня. Головка г-жи Каррэ-Ламадон клонится набок. Бормочут, бормочут, бормочут, крестятся и бормочут монахини. В кадре наплывом возникает вертящееся колесо дилижанса.

Вертится колесо дилижанса, меся грязь.

На аппарат справа налево проезжает четверка лошадей, и громада дилижанса закрывает кадр.

На аппарат слева направо проезжает четверка лошадей, и громада дилижанса закрывает кадр.

Отъезжает от аппарата громада дилижанса. Месят колеса грязь. Дальше стал отъезжающий дилижанс.

Еще дальше стал дилижанс.

Совсем маленький виден он далеко впереди на пустой дороге. Он исчезает за поворотом.

Часть третья

Ночь. Фонарь. Поблескивает вывеска.

Панорама вниз. Ярко освещены фонарем плоская фуражка и неподвижное лицо немецкого офицера в кителе.

Около двери гостиницы, под фонарем, стоит немецкий офицер. Он стоит, опираясь на саблю, подрыгивая ляжкой, позируя себе самому.