О Шмидте

Гил лицемерил, но Шмидту совсем не хотелось говорить об этом вслух. Он-то знал, что если бы не научился неукоснительно соблюдать некоторые правила, они с Гилом ни за что не смогли бы остаться близкими друзьями. Одно из таких правил — очевидно, его теперь придется пересмотреть — состояло в том, чтобы все верили, будто где-то в глубине души Элейн любила Мэри и Шмидта больше, чем своих настоящих друзей, тех знаменитостей, с которыми они с Гилом общались каждый божий день, и жалела — о, как горько! — о том, что какие-то таинственные, но непреодолимые силы мешают им «водиться» со Шмидтами. На ее языке это значило проводить время вместе, занимаясь тем, чем могут заниматься супружеские пары, связанные особой тайной связью: не просто видеться со Шмидтами на предпремьерных просмотрах Гиловых фильмов и устраиваемых по этому поводу приемах, но время от времени бывать вместе на бродвейских шоу и где-нибудь обедать потом, ездить в отпуск в Анды и все в таком роде. Другое правило регулировало совместные обеды Гила и Шмидта. Вскоре после того, как его «Риголетто» поехал в Канны и выиграл приз, Гил стал отпускать насчет некоторых друзей такие замечания, из которых Шмидту стало ясно, что он ни в коем случае не должен первым приглашать Гила на обед, а только дожидаться приглашения от него. Но при этом опыт обескураживающе долгих периодов молчания, когда ничто как будто не давало повода считать, что Гил чем-то обижен, и ничто не указывало на то, что он уехал с Побережья, научил Шмидта: наступает такой момент, когда, если он не хочет по-настоящему рассориться с Гилом, нужно самому сделать шаг навстречу. В этой политике Шмидт уже не сомневался: ее молчаливо одобрила сама миссис Куни, которая во многих вещах разбиралась гораздо лучше, нежели можно было подумать. Бывало, будто невзначай — но, вероятно, в полном соответствии с одним из графиков, лежавших в ее столе, — миссис Куни замечала Шмидту, что в его календаре в ближайшие дни есть несколько окон, и спрашивала, не хочет ли он, чтобы она позвонила помощнику мистера Блэкмена, от которого давно не было никаких вестей, и договорилась «как всегда». Это означало: ланч в половине первого в Шмидтовом клубе, если была его очередь приглашать, либо — если очередь была Гила — в небоскребе «Сигрэм», в ресторане, который считался чем-то вроде клуба у Гила и некоторых других блестящих мужчин и женщин с непростыми предпочтениями в еде, наизусть заученными или, быть может, занесенными в компьютер метрдотелем.

Почему Гил находил эту рассчитанную сдержанность вполне естественной в старом друге Шмидте, почему он как ни в чем не бывало внезапно и без объяснений пропадал из виду — Шмидт думал, что знает ответ, и этот ответ огорчал его. Дело было в прогрессирующей рассеянности Блэкмена, сочетавшейся с безразличием столь глубоким, что, если бы секретарша не напоминала Гилу — в соответствии с ее собственным графиком, — что настало время для Шмидта, или если бы его не посещало иногда — в последнее время все реже — внезапное желание о чем-то посплетничать, подобное, как это видел себе Шмидт, внезапно вспыхнувшей охоте съесть чесночных сарделек с картофельным салатом, он и вовсе перестал бы вспоминать о Шмидте. Забывчивость того же свойства, думал Шмидт, что и у него, когда он забывает о ежегодном взносе в свой гарвардский колледж, в Ассоциацию планирования семьи, на Фестиваль армянского джаза, на герлскаутов и в другие тому подобные учреждения; забывчивость, которую ему не позволяют только получающие за это высокие зарплаты, хоть и старающиеся не надоедать слишком частыми напоминаниями миссис Куни всех этих организаций. Своим знакомством с Гилом Шмидт дорожил настолько, что мирился с унижением, как с плохой погодой. Например, это не мешало ему тешиться мыслью — в то время, когда он еще не был так близко знаком со смертью, — что когда придет его час, Гил будет тем человеком, которого Мэри без колебаний позовет к смертному одру мужа. Теперь эти приятные размышления больше не имели никакого значения. Если Джон с Шарлоттой и решат кого-то позвать, когда отправят его околевать в больницу, та это будет клоун Мёрфи или еще какой-нибудь законник той же породы.

Ну что, делаешь какой-нибудь новый фильм?

И да, и нет. У меня есть серьезное предложение и сценарий, но что-то мне там не нравится. Элейн тоже кое-что предложили — выставку в музее Уитни. [12]Но мы пока отсиживаемся здесь, бездельничаем и пьянствуем, играем в бирюльки. Я пишу, да все зачеркиваю. Ну а ты?

А у меня и бирюлек не осталось. Довольно трудно, оказывается, отучить себя быть юристом. Я все думаю о своих клиентах, о фирме, нравится ли миссис Куни жить в Санта-Фе, ну и так далее. Можно сесть в автобус до города, приехать на корпоративный обед и все выяснить, но мне тошно входить в контору, и тошно вспоминать бывших коллег. Чувствую себя привидением, которого все шарахаются. Помню, отец, как вышел на пенсию, говаривал: А все крутится и крутится без остановки.