О Шмидте

А груди! Он все время напоминал Гилу, что грудь белых женщин с возрастом опадает — и обязательно смотрел на меня, — а вот у его индианки они до сих пор остались маленькими и крепкими. «Как майнкулак, только красивые, такие красивые и маленькие», — так он говорил.

И это правда. Он нам показывал ее фотографию с голыми сиськами — снимал во дворе их дома в Манаусе — в таком круглом бассейне из голубой пластмассы. Как бы там ни было, у этого Шмидта, то есть Ланга, есть большая удобная лодка с подвесным мотором. А еще у него есть помощник, самый красивый индейский мальчик на свете, он сидит на веслах, когда Ланг едет не в той шлюпке, а в каноэ. А какой у мальчишки острый глаз! Скажет что-то вполголоса и показывает куда-то в непроницаемую листву или в заросли прибрежного тростника, и точно: там та самая птица, на которую мы особенно хотели посмотреть, это про нее мы накануне говорили Лангу. Каждое утро Ланг с мальчишкой возили нас в такие Маленькие экспедиции или на экскурсию в другие, совсем примитивные деревни кабоклона соседнем острове. А однажды — в селение настоящих индейцев, как у Леви-Стросса! [27]Пожалуй, это было самое интересное приключение за все время, что мы там были. В деревне царит полное умиротворение: хижины на сваях, женщины что-то трут в деревянных ступах, голые детишки дремлют в пыли под домами, потом приехали мужчины с полными, до краев, лодками рыбы. Женщины встретили лодки на берегу, и рыбаки кидали им рыбу, еще трепыхающуюся. Никто не просил, и мы вообще не поняли, были ли как-то связаны те, кто бросал, с теми, кому бросали. Рыбу просто раздавали как манну небесную. А вечером Ланг повел нас смотреть аллигаторов. Мы плыли у самого берега. Вдруг он зажег фонарик — а там эти горящие красные глазки! Казалось, весь берег закопошился.

А помнишь, как мальчишка поймал одного?

О да, это был номер! Ланг высадил мальчишку на берег, мы оттолкнулись и немного отплыли по течению. Тут мальчишка вроде как свистнул, Ланг включилфонарь, и видим — парень держит аллигатора за морду. Он подобрался к нему сзади. Почему остальные аллигаторы его не сожрали — это выше моего понимания. Осталось для нас загадкой. Ланг показывал нам, как быстро они бегают по суше. Так непостижимо быстро, что жуть берет.

Это все замечательно звучит, но для меня ли это? Ехать одному? Я никогда так пристально не интересовался природой, чтобы выслеживать птиц и все такое.

Там другое! Не то, что сидеть в колючем кусте среди увешанных биноклями натуралистов с раком кожи на носу. С природой там просто: она вокруг, и она всепобеждающе прекрасна. А ты лишь ее часть. Это еще при том, что мы были не в сезон — уже все отцвело, — а ты увидишь удивительные лесные орхидеи, цветы, покрывающие реку, насколько хватает глаз. Но если тебе нужно общество, поехали с нами в Венецию. Мы правда будем рады.

Венеция — никак. А об острове я подумаю.

Только думай быстрее. Ужасно будет, если тебя кто-нибудь опередит.

Фетровые шлепанцы подавали кофе в библиотеке — для одного Шмидта. Блэкмены пили ромашковый чай, усевшись на диване и глядя в камин, такой большой, что в нем целого быка можно жарить. Фетровые шлепанцы, не иначе, подбрасывали дров, пока все обедали: в комнате было так натоплено, что Шмидт, не опасаясь загородить тепло, сова придвинулся спиной к огню.

С кофеином? спросил он.

Да, иначе мы бы тебя предупредили.

Тогда я выпью еще.

Если не сможет заснуть, он просто примет снотворное. Как хорошо, что Гил помнит о его пристрастии к кофе — нужно отплатить ему любезностью и выпить сколько сможешь. Оглядывая полки с аккуратно расставленными книгами, акварель Фэйрфилда Портера [28]— он изобразил Гила в саду возле дома, где тот жил с прежней женой Энн, — предсказуемое, но разумное устройство комнаты и самих Блэкменов, Шмидт пережил приступ умиления. Как бы чужд он ни был этой сцене, не утешительна ли она? Только нельзя давать волю зависти. Привычные боли в плечах и шее и в лодыжке, которую он так часто сворачивал, что теперь в холодную погоду она ныла, не переставая, понемногу затихали. Шмидт посмотрел на серебряный поднос с бутылками на кофейном столике и на коньячные рюмки и уже был готов попросить бренди, как вдруг понял, что хозяева уже несколько минут хранят молчание. Это должно означать, что они считают вечер оконченным.

Чудесная Элейн! сказал Шмидт. Спасибо тебе! Теперь мне, пожалуй, пора в майн шлосс. [29]

Прости меня, Шмидти. Я знаю, что у меня глаза уже закрываются. Это все Гил с его хваленым мерло.

Да ерунда! Блажен, кто накормит старого друга домашней едой, первым за неделю домашним обедом, который не готовил он сам.