О сколько счастья, сколько муки… (Погадай на дальнюю дорогу, Сердце дикарки)

Илья, искоса взглянув на него, вышел. Он не сердился, самому хотелось орать и ругаться. Настроение испортилось окончательно. Он прошел через нижнюю комнату, поднялся по лестнице на второй этаж, где было темным-темно, и… замер, услышав голос Насти. Она с кем-то разговаривала, стоя в дверях комнаты, и Илья невольно прислушался.

— Нет. Правда, нет. Это не Илья, а гаджэ[18]. Тогда, в овраге. Я в самую драку кинулась, по лицу и зацепили. Ты что, мне не веришь? Дадо! Когда я тебе врала?!

— Не знаю. — Черный силуэт шевельнулся совсем рядом, и Илья сделал шаг назад, узнав Якова Васильева. — Только сдается мне, его это все-таки работа. И раньше бешеный был, и сейчас не лучше.

— Да что ж такое, отец! Я правду говорю! — От возмущения Настя заговорила громко, и Илья отчетливо слышал каждое слово. — Ну, бог с тобой, если родной дочери не веришь, спроси Варьку, она знает!

— Варька ему сестра, она что хочешь подтвердит.

— Таборных спроси! Все видели! Может, мне детьми своими забожиться?! Я забожусь! Если уж до того дошло, что ты мне без этого не веришь…

— Не трудись. И спрашивать я никого не буду. Ваши дела, ты ему жена. Если понравилось к колесу привязанной по грязи бегать — на здоровье. Но до сих пор не пойму, для чего… — Яков Васильев понизил голос, и больше Илья ничего не слышал. Да больше и не надо было.

Он закрыл глаза, прислонившись к невидимой стене. Сердце стучало так, что отдавало в голову. «Зачем приехали только? — с горечью подумал Илья, садясь в темноте на пол. — Зачем приехали? Быть беде».

* * *

В маленькой комнате на втором этаже горела зеленая лампа. Ее слабый огонек освещал старый комод с рядом фарфоровых безделушек на крышке, гитару с узким «женским» грифом в углу, букет полуувядших роз в вазе синего хрусталя, рядом с цветами — целую башню растрепанных романов: «Роковая страсть», «Любовь графа Шевалли», «Жестокая красавица», «Любовь и гибель маркизы Анны»… Дашка, сидящая возле стола, поглаживала пальцами корешки книг, наугад клала их одну на другую. Маргитка, стоя к ней спиной, взбивала подушки на постели так, что пух летел метелью. У порога сидел на полу, обхватив руками гитару, Яшка. Он отчаянно зевал, но не уходил.

— Будешь спать здесь, со мной, — выпрямляясь, сказала Маргитка. — А то, если хочешь, на сундук ложись, но с него свалиться запросто можно…

— Нет. Я с тобой лучше.

— Только я иногда ночью во сне разговариваю. Не боишься?

— Не боюсь.

— Ты красиво пела сегодня. Меня научишь?

— Конечно. Ты сразу схватишь.

Дашка встала, ощупью нашла край постели. Коса девушки наполовину распустилась, на подушку упала тяжелая каштановая прядь, и Яшка жадно уставился на нее. Маргитка, проследив за взглядом брата, скривила гримасу, но промолчала.

— Кто тебя так хорошо плясать выучил? — помолчав, спросила Дашка.

— Вот дура! Как же ты решила, что хорошо, если ты слепая?! — прыснула Маргитка.

— Я чечетки по звуку разбираю, — спокойно пояснила Дашка, и почти одновременно с ней рявкнул на сестру Яшка:

— Погавкаешь ты у меня, зараза! Косы повыдеру! Распустила язык…

— Пошел к черту! — огрызнулась Маргитка. — Чего расселся, чего уставился? Влюбился, что ли? Иди спи к лешему, золотой мой, нечего на девок пялиться! Скажи спасибо, что она слепая, а то бы давно тебе по морде за твои взгляды съездила!

Яшка покраснел так, что видно было даже в полутьме. Кинул уничтожающий взгляд на сестру, быстро встал и вышел, задев гитарой за косяк. Когда смолк жалобный звук потревоженных струн, Дашка тихо спросила:

— Зачем ты так? Он же не хотел…

— Затем, что нечего из себя правительство здесь строить. Моложе меня на два года почти, а туда же, генеральствует! — Маргитка стянула платье; перекинув на грудь растрепанные косы, начала расплетать их. — Тебе раздеться помочь?

— Нет, я сама. Я привыкла.

Маргитка пожала плечами. Оставшись в одной рубашке, забралась на постель, потянула за руку и Дашку.

— С нашими девками ты уже говорила? Наболтали тебе про меня?

Дашка не успела ответить, а Маргитка враждебно предупредила:

— Будешь Катьку Трофимову слушать — ко мне лучше и не подходи! Врагиня она моя навсегда!

— Катька? Почему? Мне показалось, она хорошая, добрая…

— Добрая… Много ты понимаешь. Я с ней перед Пасхой знаешь как подралась! Грех, конечно, в Великий пост, но уж душа не стерпела. Она, зараза, сказала, что моя мама — шлюха!

— Господи… — Дашка забралась под одеяло. — Но это же ерунда какая-то. Елена Степановна…

— Она мне не мать, — таинственно сказала Маргитка. — Моя мама знаешь кто? Отца первая жена. Она меня от купца Рябова прижила и, когда рожала, померла. Знаешь, какая она красивая была? Лучше даже, чем я, ей-богу! У отца портрет маленький есть. Вот подожди, я у него стащу и тебе покажу.

— Зачем тащить, попросить же можно.

— Не… Отец думает, что о нем не знает никто. Под замком в шкафу держит. Вот посмотришь сама… Ох, да ты же слепая! — Маргитка задумалась, закинув руки за голову и водя пальцем по пятну света на стене. Дашка молчала. Где-то в глубине дома часы пробили полночь, с улицы простучала одинокая пролетка.

— Дашка, вот что скажи… Твой отец, Илья, — он кто?

— Цыган.