О скоротечности жизни

(4) Гнев должен не просто возникнуть: ему нужно разойтись. Гнев – порыв, но такой порыв, какого никогда не бывает без согласия души, ибо без ведома души не может идти дело о мщении и каре. Предположим, некто счел себя обиженным и хотел мстить, но по какой-то причине решил отказаться от этого намерения и тотчас успокоился. Такое движение, послушное разуму, я не называю гневом. Гнев – это то, что захлестнуло разум и увлекло его за собой. (5) Итак, первое волнение души, вызванное представлением об обиде, – не больше гнев, чем само представление об обиде. А вот следующий порыв, в котором содержится уже не только восприятие, но и одобрение представления об обиде, – это гнев, возбуждение души ко мщению, основанное на суждении и воле. Никто никогда не усомнится в том, что страх предполагает бегство, а гнев – наступление; так поразмысли же хорошенько: можешь ли ты устремиться в наступление или избегать чего-либо без согласия твоей души.

4. (1) Узнай также, каким образом чувство начинается, растет и становится всепоглощающим: первое движение – невольное, как бы подготовка чувства и своего рода предостережение; второму уже сопутствует воля, но еще не упрямая; например, если меня обидели, мне следует отомстить, или если некто совершил преступление, то мне следует покарать его; третье движение – уже необузданное: оно желает мстить не потому, что так следует, а независимо от этого, и совершенно подчиняет себе разум. (2) Первого удара наш разум не может отвести от души, как не может предотвратить и тех непроизвольных движений тела, о которых мы говорили: мы не можем не зевать, когда другие вокруг зевают, не можем не зажмуриться, если нам внезапно ткнут пальцем в глаз. Над этим разум не властен; может быть, лишь привычка и постоянное внимание в состоянии ослабить такие непроизвольные движения. Второе же движение чувства рождается благодаря решению и решением же уничтожается.

5. (1) Теперь нужно разобрать еще вот какой вопрос: есть люди, отличающиеся постоянной свирепостью и радующиеся человеческой крови; в гневе ли убивают они тех, кто ничем их не обидел, настолько, что и сами убийцы не считают себя обиженными? Таким были Аполлодор[169] или Фаларид[170]. (2) Это не гнев, это зверство. Такой человек вредит другим не потому, что его обидели; наоборот, он готов принять обиду, лишь бы получить возможность вредить. Он жаждет бить и терзать не ради мести, но ради удовольствия. (3) Отчего это бывает? Источник этого зла – гнев. Если ему часто дают волю и утоляют досыта, он доходит до полного забвения милосердия и вытесняет из души все человеческие обязательства по отношению к ближним, превращаясь в конце концов в жестокость. Эти люди лютуют, словно отдыхают, смеясь и радуясь и получая великое наслаждение, и на вид они сильно отличаются от тех, кто охвачен гневом.

(4) Рассказывают, что, когда Ганнибал увидел ров, полный человеческой крови, он воскликнул: «Что за прекрасное зрелище!» Оно показалось бы ему еще красивее, если бы он наполнил кровью целую реку или озеро! Но стоит ли удивляться, что такое зрелище – самое захватывающее для человека, рожденного для кровопролития и с младенчества видевшего вокруг себя резню? Фортуна будет благосклонна к тебе и на протяжении двадцати лет станет потворствовать твоей жестокости; повсюду глаза твои будут находить любезное им зрелище: ты увидишь его и возле Тразумена, и у Канн, и, наконец, в родном своем Карфагене[171].

(5) Волез[172], бывший не так давно при божественном Августе проконсулом Азии, обезглавил как-то в один день топором триста человек и, шагая с надменным лицом среди трупов, воскликнул по-гречески, словно совершил нечто великое и достопримечательное: «О царственное дело!» Что бы он натворил, если бы был царем? Это был уже не гнев, а нечто худшее и неисцелимое.