О скупости и связанных с ней вещах. Тема и вариации

Здесь мы оказываемся в самом ядре (в одном из фантазматических ядер) семи смертных грехов: то, что представляет проблему, это в первую очередь идея самодостаточного и самоотносимого наслаждения – наслаждения, которое ни для чего не служит (именно так звучит знаменитое лакановское определение наслаждения – ce qui ne sert à rien, то, что бесполезно), наслаждения ради наслаждения, которое в самоотносимости лишь постепенно увеличивается и переходит за грани, становится всевластным и всепожирающим, вне меры. Чревоугодие, лень, похоть, алчность – вещи очевидные, наслаждение начинает распространяться само на себе, являясь достаточным самому себе, самого себя генерирующим, самого себя питающим, оплодотворяющим и требующим все больше. Проблема в том, что речь идет о наслаждении, которое не циркулирует, которое не разделяется с другими, не социализируется – наслаждении в изоляции. Наслаждение как черная дыра, из которой ничто не возникает, что бы могли использовать другие и что бы создавало общественную связь. (Мы видели, насколько асоциальными являются скупцы.) Словом, позиция, с которой мы можем наблюдать, классифицировать и осуждать смертные грехи, – это прежде всего позиция «справедливой общественной дистрибуции наслаждения». Грешники являются экспроприаторами наслаждения, грехи – это плод дикой приватизации наслаждения, а их критика требует «общественной собственности наслаждения» (если не сказать национализации). Наслаждение ради наслаждения, бесполезное наслаждение в изолированности от социальных связей, представляет образ чистой потери, расходования впустую и как таковое представляет невыносимую общественную травму, – в данной связи критика скупости, если мы остановимся только на ней, разделяет предположения в отношении греха, который она критикует: в частности, любым образом предотвратить, чтобы что-то пропадало впустую, будь то деньги или наслаждение. Скупость накладывает запрет на оборот сокровища (по крайней мере, в элементарной форме тезаврации), критика же скупости, напротив, проповедует оборот наслаждения.

Что может быть хуже индивидуального грешника? Разве что грешник коллективный. Евреи – это как раз то сообщество, которое для того, чтобы основываться на ростовщичестве (учитывая, что внутри сообщества проценты не берутся в соответствии с библейским принципом о том, что запрещено брать их с брата, но позволительно с иноземца), образует закрытое сообщество, где их сокровище аккумулируется вместе с их наслаждением – еврейское наслаждение не циркулирует и не разделяется с другими. Невыносима, с одной стороны, именно закрытость их сообщества, даже свою веру они не стараются распространять, но ревностно удерживают ее для самих себя, так что христианин не может быть посвящен в их тайные ритуалы. В них есть нечто инцестуозное, вместе с богатством они также берегут для себя своих женщин и женятся только между собой, избегая экзогамии. Чем больше они изолируются, тем больше как сообщество они представляют поле действия всех возможных грехов (нет ничего удивительного, что им приписывают содомию, каннибализм, инцест и т. д.)[69]. Парадокс же еврейства в том, что оно одновременно является архаическим закрытым братским сообществом, архаической формой народа, совпадающей с вероисповеданием, и в то же время они представители капитала, торговли, модернизации[70], абстракции, интеллектуализации, интернационализации, всеобщей мобильности, народ без территории. Словом, слишком архаичные и слишком современные, слишком закрытые и слишком открытые одновременно: если их грех в том, что они не хотят социализировать наслаждение и сокровище, то они также грешны и тем, что в социализации они переходят все границы, буквально различные территории и народы, без какой-либо укорененности и субстанциальности. Они чересчур удерживают для себя, но и чересчур разбрасываются повсюду, в обоих случаях наслаждение уходит в никуда. Отсюда же происходит ключевая ни – ни, так – как и структура, которая определяет еврейский парадокс:

Ни христианин – ни язычник, ни верующий – ни неверующий, ни брат – ни чужой, не принадлежащий ни к нашему – ни чужому народу, ни религия – ни народ, ни внутри – ни снаружи; и всегда также и одно и другое: как архаичный, так и современный, как капиталист, так и социалист, как «сионист», так и интернационалист, как ассимилированный, так и ортодоксальный и т. д. [Schwanitz 1997: 126; см. также 280].

* * *