О смелых и умелых (Избранное)

— Моих-то этот генерал в богатых домах не достанет. А за ваших не ручаюсь. Поберегитесь, миленькие. Ну некогда мне, прощайте пока. — И Филониха, прошумев юбками, испарилась.

Отец встал, запер за ней дверь и погрозил Андрейке:

— Смотри у меня, сиди завтра дома. По улицам не бегай, пули не лови!

…Заснул Андрейка под молитву бабушки. Молилась она долго, истово, прося и убеждая бога смирить гневных. Откуда ни послышишь — все гневаются. Всех война эта царская накалила. Уж прикончил бы войну бог, отнял бы у солдат ружья, наслал бы тьму египетскую на всех военных начальников, которые войной правят. И кончились бы все бунты-страсти.

САПОГИ ВСМЯТКУ

Необыкновенна была эта ночь в доме генерала Мрозовского. Обычно в это время Лукаша уже спал чутким сном на диванчике в передней генеральского кабинета. А теперь вот сидел настороже, держа в руке генеральский сапог и прислушиваясь к тяжелым шагам своего господина.

Один шаг четкий, со скрипом, другой шаркающий: правая нога генерала была в сапоге, левая — в ночной туфле.

Лукаша довольно улыбался, будто слушал музыку. Особенно ему был приятен звук шаркающей ноги. Он любил левую ногу генерала как свою благодетельницу. Еще бы! Не будь эта нога болезной, отечной, не быть бы ему приближенным генерала. Кто сейчас бодрствует в Москве? Только генерал да он. Ни адъютанта, ни коменданта, ни даже офицера охраны прапорщика Ушакова.

Генерал при одном сапоге, Лукаша при другом. Генерал разминает левую отечную ногу, а Лукаша держит наготове смазанный изнутри сухим мылом левый сапог.

В тайну сапог генерала Мрозовского Лукашу посвятил его умный отец. Генерал смолоду служил в кавалерии, привык носить тесные сапоги в обтяжку и, состарившись, стал страдать от этого: левая нога затекала за день так, что к ночи хоть голенище разрезай. Генерал сердился, приходил в дурное настроение, становился придирчив. За неспособность ловко надевать и безболезненно снимать сапоги был уволен старый генеральский слуга и подыскан новый.

И вот новый-то — Лукашка — угодил так угодил! Генерал, что называется, «свет увидел». При помощи юного лакея ноги сами скользили в тесноту сапог и приводили генерала в хорошее настроение. Хитрец Лукаша смазывал их внутри сухим мылом, как научил его опытный в лакейских делах отец.

А вечером снятие сапог из мучительства превратилось в веселое представление, называвшееся «сапоги всмятку, по-офицерски».

Этим лакейским примером поделился с сыном тоже отец.

Вестовой, как отныне звался Лукаша, становился на четвереньки, задом к начальнику, крепко зажимал между колен голенище его сапога, брал одной рукой сапог за каблук, другой за носок.

Генерал, сидя в кресле, упирался свободной ногой вестовому пониже спины. По команде «гоп-ля» давал ему пинка, и Лукаша летел кубарем вместе с сапогом. И весело и приятно.

Когда Лукаша проделал этот фокус впервые, старый генерал смеялся как ребенок. А потом приобщил к этому развлечению своих любимых племянниц, двух веселых гимназисток, когда они приходили пожелать дядюшке спокойной ночи.

Барышни весело хохотали: «Браво! Бис, Лукаша! Вы летите на сапоге, как Мюнхгаузен на ядре!»

Лукаша не знал, кто такой Мюнхгаузен и каково ему было лететь на ядре, но от полета на сапоге он не получал удовольствия. Чтобы фокус не сорвался, генерал так поддавал подошвой сапога в Лукашин зад, что тот едва сдерживался, чтобы не схватиться за ушибленное место. А это было бы неприлично. И Лукаша принуждал себя улыбаться, памятуя наказ папеньки: «Кого баре бьют, того и награждают». И когда генерал, самодовольно взглянув на восторженных племянниц, откидывался в кресле, испытывая блаженство после освобождения от жмущего ногу сапога, Лукаша думал: «Хорошо угодил! Ловко выслужился…»

То, что над ним смеялись, его не смущало: служба у генерала того стоила. Подумать только, он теперь не подлакей, даже не лакей, а забирай выше — вестовой командующего Московским военным округом! Слуга генерала, который над многими генералами главный. С самим царем знаком.

Прислуживая генералу, Лукаша и себя не забывал: отъелся, подрос, приоделся. Он с удовольствием поглядывал на себя в зеркала. Душка военный, да и только. Надеть бы погоны да прицепить кортик — сошел бы за офицера. Был бы не хуже прапорщика Ушакова!

Прапорщик Ушаков, единственный человек, которому завидовал и на кого хотел походить Лукаша. Несмотря на его услужливость, генерал никогда не хвалил Лукашу открыто, при всех. Только однажды поцеловал ручку баронессы фон Таксис с признательностью за отличного лакея. А прапорщиком Ушаковым генерал восхищался даже в присутствии своих племянниц.

— Ах молодца, молодца! — говорил он, любуясь, как вышагивает Ушаков во главе караульной команды, и притоптывал в такт его шагов. — А солдат отличных каких набрал! Морды — лопаты, носы — картошки, горласты, зубасты и дурак к дураку!

После такой похвалы генерал, громко посмеявшись, дополнял со значительным видом:

— Вся его полурота — земляки Ивана Сусанина. У них верность царю-отечеству в крови. Много маршевых рот я в окопы отправил, а эту при себе держу.