О смелых и умелых (Избранное)

Патруль заметил посторонних уже у входа в самый большой барак, где шел митинг, попытался было задержать, да поздно. Пришедшие затерялись в массе артиллеристов.

На трибуне ораторствовал поп. Он читал обращение Вселенского святейшего собора к солдатам — не поддаваться антихристам-большевикам, не обагрять свои руки кровью православных.

— А моей кровью обагрять можно? — крикнул Кучков.

— Ты кто такой? — уставился на него председатель солдатского комитета. — Откуда взялся?

— Я ваш дедушка! С неба свалился! — Иван Васильевич полез на трибуну. Его пытались не пустить, но солдаты закричали: «Дать слово дедушке!»

— Благословите, батюшка! — отстраняя попа, склонился Кучков. — Вот видите, и благословения не дает. Значит, я для батюшки и неправославный! Господа офицеры, с которыми он в картишки перекидывается, меня могут и прикончить, пока вы нейтралитет держать будете! На запоры вас заперли, от свежего воздуха затворили. Почему я, революционер пятого года, депутат Московского Совета от пекарей, хлебный дедушка ваш, должен к вам через помойку лазить, а? Ух вы, нейтралы!

Солдаты притихли.

— Это кто распорядился никого к нам не пускать? — раздалось из толпы.

— Комитет не распоряжался, — ответил председатель.

— Значит, «ваши благородия» вами, как при царе, распоряжаются? Опекают, как детей малых? Скоро в нужники под конвоем поведут нейтралов!

— Провокатор! Демагог! Лишаю слова! — поднялся из-за стола председатель солдатского комитета, по-видимому, из эсеров.

— Я провокатор? Я демагог?! — двинулся на него Кучков.

На трибуну вскочил Зеленов, зажав в руке солдатскую фуражку.

— Я от имени солдат-двинцев кланяюсь вам, товарищи, и прошу: да выгоните вы соглашателей, офицерских ставленников, буржуйских прихвостней! Захватили они ваш солдатский комитет. Не доведут до добра. Их душка Керенский сбежал, Временное правительство, изменившее революции, арестовано солдатами и матросами, власть перешла к съезду Советов.

— Врешь! — грохнуло из зала.

— Убейте меня, если вру! Ленин сформировал Советское правительство. Ленин, который за мир народу, за землю крестьянам!

— Что здесь происходит?! — входя в барак, крикнул рослый бородатый полковник, чуть не оглушив притиснутого к дверям Андрейку.

— Вам слово не дано, господин полковник! — ответил ему Зеленов. Здесь солдаты решают свои, солдатские, дела… А вы занимайтесь своими, офицерскими.

— Молчать! Арестовать постороннего! Караул, в ружье!

Услышав команду полковника, солдаты, словно пчелы из потревоженного улья, вылетели во двор, отняли винтовки у караульной команды и, наверное, перекололи бы офицеров, вздумай хоть один из них выстрелить. Потом кто-то растворил ворота, и солдаты выпроводили из казарм офицеров и занялись своими солдатскими делами.

Вновь избранный председатель солдатского комитета был большевиком.

— Сочувствующих у нас немало, но проявить себя пока не решались. Очень сильны были у нас эсеры, — объяснял он Кучкову, пытаясь дозвониться по телефону в Московский Совет. Но почему-то телефон переключали на штаб военного округа и в трубке раздавался строгий офицерский голос: «Из какого полка? По какому делу? Что произошло в бригаде?»

Председатель комитета улыбнулся и посадил к телефону самого горластого парня — ездового Федю, наказав ему на все вопросы отвечать: «Держим строгий нейтралитет!»

Федя все понял, но никак не мог выговорить мудреное слово «нейтралитет» и отвечал:

«У нас строго. Нытрылитет!»

Так он ответил и самому Рябцеву.

Услышав «нытрылитет», полковник закричал:

— Да ты соображаешь, с кем говоришь, мерзавец? Я полковник Рябцев! Твое имя, звание?

— Ездовой Хведя!

— Передай трубку кому-нибудь из членов вашего комитета, болван!

— От болвана слышу.

— Я тебя пристрелю, негодяй! Да что у вас там?!

— Нытрылитет!

Комитетчик и Кучков от смеха сотрясались, слушая этот разговор.

Рябцев швырнул трубку и приказал поручику Ровному во что бы то ни стало либо овладеть бригадой, либо изъять у нее пушки. Сам Рябцев занялся Кремлем.

ПЕРВАЯ КРОВЬ

Лишь только за Ногиным и Ярославским захлопнулись железные ворота, как к ним подскочили юнкера, прятавшиеся в Манеже и во дворах напротив Боровицкой башни. Офицер, командовавший ими, успел просунуть носок сапога в дверь калитки и не давал закрыть ее.

— Да легче вы, черти! — ругался он на солдат, затворявших ее. — Ногу пожалейте! Прапорщик, пощадите, будьте человеком. Кажется, вы здесь командуете?

Берзин подошел к калитке.

— Очень приятно! Рында-Бельский к вашим услугам. А вы знаете последние новости? Нет! Так слушайте! Да пропустите меня. Не бойтесь. Хотите, подниму руки? Обезоруживайте! — И, широко улыбаясь, офицер Рында-Бельский вошел в железную дверь.

— Ну, что вы скажете? — обратился к нему Берзин.

— А то я скажу, господин прапорщик, бросьте шутки шутить. Как офицер офицеру говорю, в гибельное дело большевики вас втравили. Сами уже договорились с Рябцевым о ликвидации своей лавочки, выговорили беспрепятственный выезд, и фью… А вас с солдатиками как заложников нам на закуску оставили.

— Я вам не верю!