О смелых и умелых. Рассказы военного корреспондента

Один при падении загорелся, другой разбился в щепы, а из третьего, сдвинув стеклянный колпак, вылез раскрасневшийся лётчик и, утирая пот сорванным с головы меховым шлемом, погрозил кулаком небу:

— Что, подловили? А ну, кто кого подловил?..

И стал считать по пальцам:

— Шимко — двух, Запрягаев — трёх, Берёзко — двух, я — одного с Меркуловым, одного с Зубковым и двух ещё сам…

Считая, он глядел вверх, весь ещё во власти небесной битвы. Он не успел закончить счёт, как осёкся и потемнел лицом, увидев горящий самолёт.

Он бросился в свою кабину, взял ракетницу, охапку ракет и пошёл к горящей машине. Снег был так глубок, что ему пришлось ложиться, всем телом уминать себе дорогу, затем делать шаг вперёд. Это было тяжело и медленно. И, останавливаясь, чтобы отдышаться, он пускал вверх ракеты.

Это был капитан Бакулин, командир эскадрильи, которая провела этот бой.

Сейчас он не думал о том, сколько удалось сбить врагов, потерпел ли он поражение или одержал победу, он стремился лишь к одному — помочь упавшим товарищам, спасти их, кто ещё уцелел. Одного спасать было нечего. Когда Бакулин подошёл к пропасти, на дне которой, проточив громады снега, звенел синий ручей, он увидел напротив остывающий, фиолетовый скелет сгоревшего самолёта. То, что было лётчиком, темнело в средине небольшим комком, похожим на запёкшееся сердце. По этим останкам Бакулин попытался определить, кто это? Его ведомый — весёлый голубоглазый Берёзко или его заместитель — закалённый в боях Меркулов. Двое осталось их, когда он скликал по радио уцелевших после боя. Почему не выбросился он с парашютом? Не слышал ли приказа или не мог, будучи ранен в воздухе.

Было немыслимо перейти снежную пропасть и невозможно уйти. И неизвестно, сколько бы стоял Бакулин, если бы в стороне не раздался выстрел. Это стрелял не то Меркулов, не то Берёзко, уцелевший на том самолёте, что упал на обратном скате скалы.

И Бакулину захотелось, чтобы это был Берёзко. Его юный и беззаветный ведомый. Самый молодой лётчик эскадрильи. Он повёл его в этот смертельный бой, и он отвечал за него, как старший брат.

Меркулов был взросл и многоопытен. Одиннадцать самолётов сбил он лично и семнадцать в группе с товарищами. У него было больше возможностей уцелеть в бою и при посадке в этих зловещих, лысых скалах. Конечно, для полка он был более ценным лётчиком: сложившийся грозный ас, а Берёзко только начинал боевую жизнь и только подавал надежды.

И всё же всем сердцем Бакулин желал найти именно его.

Бакулин шёл к Меркулову или к Берёзко остаток дня, всю светлую холодную ночь, давая то белые, то красные, то зелёные ракеты. Наконец он увидел самолёт, разбившийся в куски. Кабина лежала отдельно от крыльев.

Лётчик сумел пройти навстречу командиру не более ста метров. Когда капитан подошёл к нему, он приподнялся на руках и, словно извиняясь, сказал застенчиво:

— Думал сохранить машину, но подломал себе ноги.

Это был Берёзко.

Бакулин обнял и жарко поцеловал его, а потом среди карликовых корявых берёзок нарезал самых прямых и стал прибинтовывать к ним ноги Березко тонко нарезанными кусками парашюта.

— Терпи! Лётчиком будешь! — говорил он, туго бинтуя переломы.

Затем, сделав из капота нечто вроде волокуши, Бакулин положил на неё Берёзко и отправился строго на восток. Он спускал друга с гор, переносил через потоки, втаскивал на скалы, снова переносил через потоки… и так много дней. Он уже потерял счёт им. От сырости и холода у него распухли руки. Острые камни и бурные потоки стащили с ног унты.

Бакулин шёл, обмотав ступни кусками меха, вырезанного из комбинезона. У него быстро отрастала борода. И скоро он превратился в лохматого, заросшего рыжей щетиной бродягу.

Много раз над лётчиками проносились самолёты их родного полка. Но не могли заметить их среди снегов и проталин, создавших в горах пестроту. Ракеты Бакулин израсходовал, пробираясь к Берёзко, а пистолетный выстрел был невидим с неба.

Берёзко лихорадило. Он говорил без умолку, а Бакулин молчал. Берёзко только и говорил о происшедшем бое, в котором он сбил первый самолёт.

— Товарищ капитан, это был замечательный бой, мы одержали настоящую победу. Они-то думали, что подловили нас, а на самом деле мы сбили не меньше десяти машин, да я ещё видел, как Шматко и Зубков погнались за двоими. Наверняка догнали… Значит, двенадцать к шести в бою шестёрки против шестнадцати… Пусть у них четвёрка и уцелела… Но эти уцелевшие хуже мёртвых, мы их так напугали, что от них только трусы будут рождаться!

Бакулин невольно улыбался, но чем дальше он шёл, чем ближе становился родной аэродром, тем тяжелее становилось на душе его.

Бой, в котором он испытал истинное упоение, сбив четыре ненавистных машины со свастикой и жёлтыми носами, теперь стал казаться ему ошибкой. Принимая мгновенное решение, на этот бой он шёл от горячего порыва души, а не от холодного расчёта ума, что должно командиру. Расчёт он пытался произвести теперь, задним числом.