О смерти и умирании

ПАЦИЕНТКА: Да, но я знаю, как реагируют дети на тяжело больных родителей, особенно если это мать. Вы знаете, в детстве это очень важно. Мне бы очень хотелось знать, как это все на нее повлияет в дальнейшем. Когда она вырастет и будет вспоминать эти события.

ВРАЧ: Какие события вы имеете в виду?

ПАЦИЕНТКА: Прежде всего то, что ее мать стала бездеятельной. Совсем бездеятельной, не сравнить с предыдущей работой в школе или в церкви. Кроме того, я теперь больше переживаю из-за того, что некому позаботиться о моей семье. Когда я была дома, даже когда уже не работала, я не так боялась. Чаще всего друзья не знают ничего, никому не хочется говорить об этом. Поэтому я рассказала другим людям, кто-то же должен знать правду. И вот еще я думаю, правильно ли я сделала? Правильно ли поступила, что рассказала об этом дочурке, она ведь совсем еще дитя, может быть, следовало это сделать позднее?

ВРАЧ: Как вы рассказали ей?

ПАЦИЕНТКА: Вы понимаете, дети очень прямолинейны в своих вопросах. Я совершенно честно отвечала ей. Но я выразила в то же время и свои чувства. У меня всегда есть чувство надежды. Я надеюсь, что откроют какое-то новое средство, что у меня еще может быть шанс на спасение. У меня нет чувства страха, и я считаю, что у нее его не должно быть тоже. Если болезнь будет прогрессировать, даже наступит безнадежное состояние, когда я стану совсем беспомощной, чистой обузой, я за себя все равно не боюсь. Я надеюсь также, что работа в воскресной школе и разовьет, и закалит ее. Если бы только у меня была уверенность, что она справится сама, что для нее это не будет трагедией! Мне бы этого очень не хотелось. Я в этом не вижу трагедии, и разговаривала я с ней именно в таком духе. Обычно я стараюсь держаться при ней бодро, а она думает, что меня здесь подлечили. И вот в этот раз — она снова решила, что я выздоравливаю!

ВРАЧ: У вас есть некоторая надежда, но явно не такая большая, как у вашей семьи. Правильно я вас поняла? И, возможно, из-за этой разницы в осознании все становится труднее?

ПАЦИЕНТКА: Никто не знает, как долго это может тянуться. Конечно, я всегда буду надеяться, но на сегодняшний день я в худшем состоянии, чем когда бы то ни было в жизни. Врачи мне ничего не объяснили. Они не сказали, что нашли у меня во время операции. Впрочем, все понятно и без их слов. Я потеряла в весе больше, чем когда-либо, аппетит почти пропал. Они говорят, что у меня какая-то инфекция, которую они не могут обнаружить. Когда у вас лейкемия, то худшее, что может случиться, — схватить еще и инфекцию.

ВРАЧ: Вчера, когда я пришла навестить вас, вы были вне себя. Вам делали облучение толстой кишки, и вы чувствовали себя так, словно у вас отняли часть вашего мозга.

ПАЦИЕНТКА: Точно. Знаете, когда человек болен и слаб, на него действуют мелочи. Почему они не разговаривают со мной? Почему они ничего не скажут перед тем, как делать определенную процедуру? Почему они дадут вам зайти в ванную только после того, как заберут вас из палаты, словно вещь, а не как человека?

ВРАЧ: Из-за чего же все-таки вы были так расстроены вчера утром?

ПАЦИЕНТКА: В общем, это все очень личное, но я вам расскажу без обиняков. Почему они не выдают еще одну пижаму, когда ведут на рентгеновское облучение толстой кишки? После процедуры все тело испачкано, а тут нужно садиться в кресло. Никакого желания садиться нет, потому что потом, когда поднимешься, все будет в этом белом мелу, это очень неприятно. Почему они обращаются со мной так деликатно наверху, в моей палате, а здесь я себя чувствую не человеком, а номером? Они делают эту странную процедуру, и потом в этом состоянии очень неприятно возвращаться. Я не знаю почему, но это происходит каждый раз. Этого не должно быть. Я считаю, они должны предупреждать пациента заранее. Я чувствовала себя плохо и очень устала. Сестра подняла меня сюда, наверх, и решила, что дальше, в палату, я пойду сама. Я говорю: «Ладно, если вы считаете, что я могу ходить, то я попробую». После того как я прошла всю процедуру облучения, взбиралась на этот стол, я так ослабела, что не была уверена, доберусь ли я до своей палаты.

ВРАЧ: От этого вы должны были чувствовать раздражение и подавленность.

ПАЦИЕНТКА: Я редко бываю раздражена. Кажется, последний раз это было, когда мой старший сын ушел, а муж тогда был на работе. Некому было запереть дом, и я, конечно, не могла спокойно уснуть, зная, что дом не заперт. Мы живем у перекрестка. На углу есть уличный фонарь. Я так и не заснула, пока не узнала, что дом уже заперт. Я с ним столько раз об этом говорила, и он обычно звонил мне и сообщал, но в эту ночь не позвонил.

ВРАЧ: Ваш старший сын — трудный юноша, не так ли? Вчера вы сказали мимоходом, что он эмоционально неуравновешен и у него задержанное развитие, правильно?

ПАЦИЕНТКА: Так и есть. Он четыре года находился в больнице штата.

ВРАЧ: А теперь он дома?

ПАЦИЕНТКА: Дома.

ВРАЧ: Вы считаете, что его необходимо контролировать, и вы обеспокоены тем, что контролировать некому и он остается без присмотра, как ваш дом в ту ночь.