О смерти

Он ещё некоторое время молча сидел с застывшим взглядом, его тонкие пальцы подрагивали над листком, словно от того действительно исходили невидимые колебания. Затем вепса словно передёрнуло: ему показалось, что среди освещавших место съёмки софитов вспыхнул ещё один – настолько это действо показалось ему неожиданным. Он поднял глаза кверху, но там продолжали гореть только те два, что и были включены изначально.

Наконец, заговорил:

– Я вижу, что эти люди не вместе. Этот приворот не сработал.

Вера внимательно за ним наблюдала. Сергея явно что-то беспокоило: он то поднимал взгляд куда-то поверх её головы, то переводил глаза на её соседку.

– А где она сейчас, эта девушка? – прервала молчание ведущая.

На площадке повисла тишина. Всем даже показалось, что откуда-то повеяло холодом. Сергей снова поднял голову – там, между двух ярких софитов…

– Боюсь предположить, но… есть ощущение, что она стоит рядом с вами, и если это так, то, скорее всего, её нет в живых.

– Рядом со мной?

– Между вами.

– Призрак?

– Как призрак.

Но сам медиум больше не поднимал глаза туда, где, как ему вначале показалось, вспыхивал новый софит. Это был не софит, он понял: это был энергетический фантом. Призрак. Впервые в своей жизни он видел материализовавшуюся энергию умершего человека, но нечётко – как облачный сгусток.

Вера спросила, немного придя в себя:

– Отчего эта женщина умерла? Если это возможно увидеть.

Сергею явилась на его мысленном экране горсть упаковок, похожих на блистеры. Это были таблетки. Разные, в изобилии.

– Тяжелое заболевание? – как-то неуверенно предположил он вслух. – Хотя первая мысль была: самоубийство.

Он ещё минутку подумал и тут его, казалось, осенило:

– Таблетки… поэтому, скорее всего, с болезнью связь… Передозировка таблетками, да!

– Как давно это произошло?

– Её смерть?

– Да.

– Лет… восемь назад.

Он не мог объяснить себе потом, почему повёл речь о годах там, где счёт шёл на месяцы. Так бывает. Но мужчина, о котором шла речь в привороте, был однозначно жив.

Сергей чувствовал тяжесть. И безысходность. И такую невыносимую тоску, что даже не мог представить себе, насколько такие переживания возможны вообще. В один момент он даже испугался за свою рациональность – откуда было взяться такой глубокой и невыносимой, смертной, печали, разом обуявшей всё его существо?

Энергетический силуэт продолжал мягко колыхаться на том же месте поверх двух женщин, и Сергей в этот миг, наконец, осознал реальную причину подобного своего состояния.

– Всё правда, Серёжа: женщины нет на свете. Только это семнадцатилетняя девочка, на самом деле. Погибла она восемь месяцев назад.

У него расширились зрачки, и маячивший призрак словно соприкоснулся с его душой, и он увидел вдруг всё глазами этой семнадцатилетней девочки: увидел её бабушку, тётю, сестру, подруг – и так страстно захотелось вернуться к ним, звонко смеяться, петь – она так любила петь, господи! – и снова ощущать себя сопричастной этой божественной искре, Жизни, радоваться каждому её дню, каждому своему перерождению… Перерождению… Но для неё ведь не будет перерождения. Долго не будет! У самоубийц незавидная участь, и эта душа ещё лет триста останется замкнутой в холодной, замершей для неё пространственной плоскости, куда она обрекла себя собственным решением. И каждый день будет наблюдать за перерождением других, за их свободным полётом среди божественного мягкого, обволакивающего света, осознавая его недоступность для собственного эго, для своей бессмертной души.

Так устроено мироздание.

Сергей видел всю эту перспективу будто её глазами и не мог сдержать собственных – её! – эмоций, и непроизвольные слёзы тоски и обреченности текли по щекам, а бабушка Лена смотрела на прозрачные капли, катившиеся из глаз вепса, и в каждой, должно быть, угадывала отражение ушедшей навсегда внучки; ушедшей без причины, без веры, без молитвы.

Женщина нашла в себе силы сказать:

– Я вижу, что вы очень добрый человек, Сергей, очень хороший…

– Я так сожалею… Мне очень жаль вашу девочку.

Для него это было очень мощным потрясением. Не приведи господь кому-то пережить смерть своей младшей кровинушки – это самое страшное прижизненное испытание для души, но такие смерти, к сожалению, в этом мире происходят ежедневно и даже ежеминутно, и пережитое им в тот день на съемочной площадке оставило внутри глубочайший шрам.

Необходимо было учиться ограждать себя от такой близкой сопричастности с посторонним горем. Такой подход представлялся единственным способом сохранить ему относительную ясность рассудка на собственную ближайшую перспективу.

2