О смысле и значении кровавых жертвоприношений в дохристианском мире и о так называемых “ритуальных убийствах”

Примеру Лейбы Майоровича последовал и сын михновского арендатора – Гершон Хаскелевич. Он давал показание в заседании суда 20-го апреля добровольно, без пыток и, не смотря на то, что в тюрьме он сидел в одиночной камере и допрашиваем был особо от других обвиняемых, его показание совершенно согласно с показанием Лейбы Майоровича. “Все заподозренные евреи – говорил он – вместе со мною, Гершоном, убили того человека в горнице, в корчме, что на михновском тракте, причем вытачивали из него, еще живого, кровь и пороли жилы ножем. Когда выточили кувшин крови, Мошко Майорович отвез в Заслав бутылку с кровью и отдал ее для кагала Берку Авросеву. Обь этой крови знал раввин, а также все кагальные старшины. Остатки крови роздали нам для совершения обряда. Всем нам было приказано, под угрозой синагогального проклятия, никому не говорить о происшедшем, а также никому не сообщать об этом распоряжении. Тело покойного Антония, с зажатым ртом и завязанными платком и веревкой глазами, мы отнесли в лозы, в болото, в подонки. Одежду его – жупан, пояс, штаны и рубашку – я, Гершон Хаскелевич, по приказанию упомянутыx евреев бросил в печь и сжег. Что мы делали, в том я сознаюсь”.

В заседании Суда 28 Апреля Гершон Хаскелевич снова подтвердил свое первоначальное показание и при этом сказал следующее: “когда я был при нагрузке панской горелки в винном погребе в Покощевке, тамошний арендатор Яков обратился ко мне с следующими словами: “Гершон, Мошко белгородский требует тебя зачем -то в загалицкую корчму и я там буду. Мы условились на определенный день. Вечером я поехал в Михново, а когда приехал домой, отец спросил, – зачем я приехал. Я сказал, что для отдыха. Затем, после ужина, ночью, когда мы уже собирались спать, из Заслава приехали на своих лошадях Берк Авросев и заславский школьник Абрамек и просили меня вывести их на белоградскую дорогу. Так как и мне нужно было туда же, я сел к ним на воз и вместе с ними приехал в Загалихскую корчму. Здесь мы застали закрутецкого арендатора Мошка, покощевского арендатора Якова, ключника Лейбу, Мошко Майоровича, Лейбу Мордховича и Мордуха Янкелевича. Здесь же присутствовали я, Гершон Хаскелевич, Берк Авросев и Абрамек -школьник. По приказанию Берка, школьника и других, все мы присягнули над Библией в соблюдении тайны. Зоруха при этом я не видел. По принесении присяги, арендаторы Яков покощевский и Берк закрутецкий подошли к пьяному человеку, закрыли ему штанами глаза и рот и завязали веревкой чрез губы на затылок. Арендаторы ударили его несколько раз обухом секиры. Тогда Мошко белгородский, Берк Авросев и Абрамек - школьник начали вскрывать жилы на руках покойника, а Мордко Янкелевич ударил того человека в плечо. Под кровь поставили миски: на ногах вскрывали вены. Я, Гершон, содрал ногти с двух пальцев на левой ноге. Ключник и вышепоименованные евреи делали тоже. Кровь из мисок сливали в бутылки. Самого покойника мы снесли на воз и, отвезши в лозы, положили под сгнившим сеном. Кровь распределили следующим образом: Яков с Мошком взяли бутылку, Берк со школьником – также бутылку, третью бутылку – белгородские арендаторы, а остальное – Яков покощевский послал, чрез своего шурина, Мошко Майоровича, в Заслав для передачи Берку Авросеву. Я, Гершон, в тот же вечер поехал в Покощевку, а остальные упомянутые евреи разъехались по домам. Что касается платья убитого, то я не знаю, кто его сжег”. – Мошко Майорович, – правда, после пытки, – подтвердил все показанное Зорухом и Гершоном. Один старик еврей, хозяин корчмы, в которой было совершено злодеяние, Мордко Янкелевич, несмотря на пытки (его растягивали колесом и прижигали шинами), ни в чем не сознался и все время упорно молчал. Даже на очной ставке, когда сын его Лейба сказал ему в глаза: “И ты, отец, был при yбийстве покойного Антония”, – он и тогда не хотел ни в чем сознаться, только опустил вниз глаза и путался в словах...