О сокрушении

7. Когда мы помыслим о множестве прежних грехов своих, тогда познаем чрезмерность милости Божией, тогда преклоним голову, тогда смиримся; потому что чем более тяжки грехи, в которых мы виновны, тем более мы будем сокрушаться. Так Павел вспоминал и о прежних грехах своих, а мы не хотим вспоминать и о сделанных нами после крещения, угрожающих опасностью и подвергающих нас ответственности за них; но если когда и придет у нас мысль о каком-либо таком грехе, мы тотчас устраняем ее и не хотим опечалить душу воспоминанием (о нем) и на краткое время. А от этой безполезной нежности происходит для нас множество зол, потому что находясь в таком состоянии самодовольства и изнеженности, мы не можем и исповедаться в прежних грехах своих (как это возможно, когда мы приучаем себя не допускать и воспоминания о них?), и легко впадаем в последующие. Если у нас всегда живо это памятование и душу безпокоит страх, то с удобством можно искоренить изнеженность ее и безпечность. Но если снимешь (с нее) и эту узду, то кто наконец удержит ее и не даст нестись безбоязненно по стремнинам и низринуться в бездну погибели? Посему праведный (Давид) и представлял себе будущее наказание; посему плакал, посему воздыхал, и притом весьма сильно! Вам, великим людям, для сокрушения достаточно воспоминать о благодеяниях Божиих, не помнить о своих доблестях, с великим тщанием вникать, не случилось ли когда вам сделать какой-нибудь малый грех, взирать на великих и весьма благоугодивших Богу мужей; после всего этого размышлять о неизвестности будущего, о склонности (людей) к падению и греху, чего боялся и Павел, и потому говорил: боюся, да не како, иным проповедуя, сам неключим буду (1 Кор. IX, 27); и: мняйся стояти, да блюдется, да не падет (X, 12). Так и Давид о всем этом помышлял в самом себе, и, разсуждая о благодеяниях Божиих, говорил: что есть человек, яко помниши его? или сын человечь, яко посещаеши его. Умалил если его малым чим от ангел, славою и честию венчал еси его (Псал. VIII, 5, 6). А о добрых делах своих забывал так, что при безмерном любомудрии своем сказал: кто есмь аз, Господи мой, Господи? и что дом отца моего, яко возлюбил мя еси даже до сих? и мала сия пред Тобою суть, Господи мой, и глаголал еси о доме раба Твоего вдалеко: сей же закон человека у Тебе, Господи мой, Господи. И что приложит Давид еще глаголати к Тебе [5](2 Цар. VII, 18–20)? Часто помышляя о добродетелях предков, он почитал себя за ничто в сравнении с ними. Так, сказав: на тя уповаша отцы наши, о себе прибавил: аз же есмь червь, а не человек (Псал. XXI, 5, 7). И неизвестность будущего имел он пред глазами, так что говорил: просвети очи мои, да не когда усну в смерть (Псал. XII, 4). А себя считал виновным в столь многих грехах, что говорил: очисти грех мой: мног бо есть (Псал. XXIV, И). Итак вам, великим людям, достаточно и этого; а у нас и при этих врачевствах остается еще сильное и достаточное основание к истреблению гордости и всякого высокомерия. Какое же это? Множество грехов, злая совесть: когда она овладеет нами, то не допускает нас и при желании нашем подниматься на высоту. Посему прошу и умоляю тем дерзновением, которое приобрел ты пред Богом своими добродетелями, подать руку (помощи) нам, постоянно молящимся, чтобы мы могли и достойно оплакать бремя столь многих грехов, и, оплакав, вступить на путь благоприятный и ведущий нас к небу, чтобы нам не пострадать вместе с отверженными, сошедши во ад, где никто не может исповедаться (Псал. VI, 6), и откуда уже никто не освободит нас. Пока мы пребываем здесь, то и мы можем получить от вас великую пользу, и вы можете весьма облагодетельствовать нас; а когда отойдем туда, где ни друг, ни брат, ни отец не могут ни помочь, ни быть при нас во время наказания, то уже будет необходимо в стеснении и глубоком мраке и при полном отсутствии утешителей терпеть безконечное наказание и быть несожигаемою пищею для всепожирающего пламени.