О социализме и русской революции

Я не хочу этим сказать, что из-за таких высказываний и на Энгельса падает вина за весь ход развития в Германии; я говорю лишь, что перед нами — классически сформулированный документ той концепции, которая жила в германской социал-демократии или, вернее, умертвила ее. Здесь, товарищи, Энгельс со всем знанием дела, которым он обладал и в области военных наук, показывает: было бы чистым безумием верить, что при нынешнем уровне развития милитаризма, промышленности и крупных городов трудовой народ смог бы осуществить уличную революцию и притом победить. Это противопоставление принесло с собой двоякие выводы. Во-первых, при этом парламентская борьба рассматривалась как противоположность прямому революционному действию пролетариата и как прямо-таки единственное средство классовой борьбы. Из этой критики вырастал чистый «лишь-парламентаризм». Во-вторых, странным образом именно самая мощная организация классового государства — милитаризм, масса одетых в солдатские мундиры пролетариев априорно изображались как обладающие иммунитетом и недоступные какому-либо социалистическому воздействию. И если Введение говорит, что при нынешнем развитии гигантских армий было бы сумасбродством думать, будто пролетариат смог бы справиться с этими солдатами, вооруженными пулеметами и новейшими техническими боевыми средствами, то оно, очевидно, исходит из предпосылки, что тот, кто стал солдатом, заранее и навсегда должен оставаться опорой господствующих классов. Это — ошибка, которая с точки зрения нынешнего опыта, да еще при том, что она принадлежит человеку, стоявшему во главе нашего движения, была бы просто непостижимой, если бы мы не знали, в каких фактических условиях возник приведенный выше исторический документ.

К чести обоих наших великих учителей, особенно же много позже скончавшегося Энгельса, который отстаивал честь и взгляды Маркса, следует констатировать, что, как известно, Энгельс написал это Введение под прямым давлением тогдашней [социал-демократической] фракции рейхстага. Это было в то время, когда в Германии (после отмены в начале 90-х годов закона против социалистов) внутри немецкого рабочего движения стало заметным сильное течение левого радикализма, которое хотело предотвратить полное поглощение членов партии чисто парламентской борьбой. Для того чтобы теоретически разбить радикальные элементы и практически их подавить, а также чтобы авторитетом наших великих наставников лишить их уважения со стороны широких масс, Бебель и товарищи (это тогда тоже было характерно для наших условий: парламентская фракция рейхстага решала, идейно и тактически, судьбы и задачи партии) вынудили Энгельса, который жил за границей и потому должен был положиться на их заверения, написать данное Введение, поскольку, мол, настоятельнейшая необходимость сейчас — спасти германское рабочее движение от анархических вывихов.

С тех пор эта концепция действительно овладела всеми деяниями и помыслами германской социал-демократии, пока мы не испытали на себе прелестное событие 4 августа 1914 г. То было провозглашение «ничего-кроме-парламентаризма». Но сам Энгельс до результата, до практических последствий такого применения его Введения, его теории не дожил. Я уверена: тот, кто знает труды Маркса и Энгельса, живой, революционный, подлинный, нефальсифицированный дух, которым дышат все их труды и статьи, тот должен быть убежден, что Энгельс первым выступил бы против извращений, вытекающих из «лишь-парламентаризма», против того погружения в трясину и морального падения рабочего движения, которое началось в Германии еще за несколько десятилетий до 4 августа. Ведь 4 августа не с неба свалилось, как неожиданный поворот, а было логическим следствием того, что мы переживали день за днем, из года в год («Очень правильно!»), того, чему Энгельс и, будь он жив, Маркс воспротивились бы первыми, чтобы со всей силой не дать возу скатиться в болото.

Но Энгельс умер в том же году, когда написал свое Введение. Мы потеряли его в 1895 г., а с тех пор теоретическое руководство из рук Энгельса перешло, к сожалению, в руки Каутского, и мы стали свидетелями такого явления, когда любой протест против «лишь-парламентаризма», протест, шедший на каждом съезде партии слева, будучи выражен большей или меньшей группой товарищей, противостоявших в упорной борьбе тому увязанию в болоте, грозящие последствия которого должен был осознать каждый, штемпелевался как анархизм, анархо-синдикализм или по меньшей мере как антимарксизм. Официальный марксизм должен был служить прикрытием для всяческих калькуляций, уклонений от действительно революционной классовой борьбы, для всяческой половинчатости, обрекавшей германскую социал-демократию и рабочее движение вообще, так же и профсоюзное, на прозябание в рамках и на почве капиталистического общества, без серьезного стремления потрясти основы общества и заставить его затрещать по всем швам.