О современном лиризме

Но, пока целовал я, в окошке
любимая мной
повернулась на тоненькой ножке
ко мне спиной.

(«Смешная любовь», с. 36)

Владимир Пяст[196] надменно элегичен. Над философской книгой, однако, по-видимому, способен умиляться, что, хотя, может быть, и мешает ему быть философом, но придает красивый оттенок его поэзии.

Над ритмом работает серьезно, по-брюсовски, и помогай ему бог! Мне понравилось в «Ограде» (единственном покуда сборнике его, кажется) Элегия:

Слышишь ты стон замирающий,
Чей это стон?
Мир, безысходно страдающий,
Мой — и ко мне припадающий
Серый, туманный,
Странный
Небосклон.

Тянется мерзлая ручка:
«Барин, подайте копеечку!»
Девочка глянет в глаза.
На кацавеечку,
Рваным платком перетянутую,
Капнет слеза.

Талая тучка,
Робкая, будто обманутая,
Врезалась в странно-туманные,
Нет, не обманные!
Небеса.
Где же вы, прежние,
Несказанные,
Голоса?

Оттого день за днем безнадежнее?

(«Ограда». 1909, с. 71 сл.)

Фет повлиял или Верлен? Нет, что-то еще. Не знаю, но интересно. Подождем.

Рельефнее высказался Сергей Соловьев (два сборника: «Цветы и ладан» и «Crurifragium»).[197] Лиризм его сладостен, прян и кудреват, как дым ароматных смол, но хотелось бы туда и каплю терпкости, зацепу какую-нибудь, хотя бы шершавость. Валерий Брюсов — и тот нет-нет да и обломает гвоздик на одном из своих лирических валов.

Положим, лексические причуды у Сергея Соловьева вас задерживают иногда. Но ведь это совсем не то, что нам надо. Вот начало его прелестной «Primavera». Увы! думал ли кваттрочентист, что его когда-нибудь будут так любить на Парнасе?

Улыбнулась и проснулась,
Полня звуками леса.
За плечами развернулась
Бледно-желтая коса.

Взор, как небо, — беспределен,
Глубина его пуста,
Переливчат, влажен, зелен…
Мягко чувственны уста.

Где с фиалками шептались
Незабудки и цвела
Маргаритка, — там сплетались
Дымно-тонкие тела…[198]

и т. д. (Сев. цв. асс., с. 45)

Хорошо дышится в этих стихах. Воздуху много. Сплошное А мужских рифм действует как-то удивительно ритмично.

В самое последнее время появилась еще книга стихов Валериана Бородаевского (изд. «Ор»). Предисловие к ней написал Вячеслав Иванов.[199]

Пьесы разнообразны, но, кажется, главным образом, благодаря разнообразию влияний:

1) Ко мне в жемчужнице, на черных лебедях,
Плывешь, любимая, и простираешь длани,
С глазами нежной и безумной лани
И розой в смольных волосах.[200]

(с. 26)

(Чистый Парнас — Валерий Брюсов, отдыхающий среди «поисков».)

2) Я пронжу, пронжу иглой
Сердце куклы восковой.
Жарко, сердце, загорись,
Разорвись!
. . . . . . .
Сердце, сердце, разожгись,
Разорвись!

(с. 30 сл.)

(ср. Вяч. Иванов. «Мэнада»).

Сам по себе новый автор более всего впечатляется мраком — у него пещерная муза. Вот отрывок из пьесы, где стих достигает у него настоящей крепости, а речь — завидной простоты:

Плесень под сводом, осклизлые стены.
И рудокоп, ночью и днем,
С чахлым огнем,
Вянущим, тающим, — в долгие смены
Медленным мерно стучит молотком.

Кони понурые вдоль галереи
Гулко катят груды камней.
Окрики — гей!
Плавно дрожат седловатые шеи,
Вислые губы темничных коней.[201]

(с. 41)

Наконец останавливаюсь в некотором недоумении. Вот сборник Владислава Ходасевича «Молодость».[202] Стихи еще 1907 г., а я до сих пор не пойму: Андрей ли это Белый, только без очарования его зацепок, или наш, из «комнаты».

Верлен, во всяком случае, проработан хорошо. Славные стихи и степью не пахнут. Бог с ними, с этими емшанами![203]

Время легкий бисер нижет:
Час за часом, день ко дню…

Не с тобой ли сын мой прижит?
Не тебя ли хороню?