О Сталине и сталинизме

Дают пищу для размышлений и показания Н. И. Бухарина. Из них видно, что судили врага Сталина и врага Советской власти. Однако вдумчивый исследователь найдет в этих показаниях множество намеков, которые ставят под сомнение всю версию суда и следствия. Признавая свою принадлежность к контрреволюционному «правотроцкистскому блоку», Бухарин тут же говорил, что эта организация недостаточно сознавала свои цели и не ставила все точки над «и». Признавая свое руководство в «блоке», Бухарин тут же отмечал, что именно как руководитель он не мог знать, чем занимались конкретные участники «блока». Заявив, что «блок» стремился к реставрации капитализма в СССР и что «мы все превратились в ожесточенных контрреволюционеров, в изменников, в шпионов, террористов…, мы превратились в повстанческий отряд» и т. п., Бухарин тут же решительно отвергал обвинения в конкретных преступлениях, таких, как убийство Кирова, Менжинского, Горького, Куйбышева. Столь же категорически он отрицал свою причастность к подготовке убийства Ленина в 1918 году, когда возглавлял фракцию «левых коммунистов». На протяжении всего процесса Бухарин утверждал, что никаким шпионажем не занимался и об актах шпионажа не знает. Подробно рассказав о своих связях с Троцким и о подготовке государственного переворота, Бухарин, несомненно, сознательно допустил множество противоречий в этих показаниях и, кроме того, решительно отвергал какую бы то ни было связь своего «блока» с белогвардейскими и фашистскими организациями и с английской разведкой.

После признаний в самых немыслимых преступлениях Бухарин в своем последнем слове ясно сказал: «Признания обвиняемых не обязательны, признания обвиняемых есть средневековый юридический принцип». Все эти оговорки вызывали нескрываемое раздражение у обвинения и судейской коллегии. На одном из заседаний Ульрих не выдержал и воскликнул: «Пока вы еще ходите вокруг да около, ничего не говорите о преступлениях!»

12 марта, когда подсудимые произносили свое последнее слово, опять не обошлось без инцидентов. А. П. Розенгольц, лишь недавно признавшийся в самых чудовищных преступлениях против СССР, сказал о своих заслугах перед страной и революцией. И дальше: «Я заслужил смертную казнь, но это не значит, что я не расстаюсь с болью с прекрасной Советской землей. Мы имеем такой подъем в Советском Союзе, какого не имеется нигде в мире… Впервые мы имеем жизнь полнокровную, блещущую радостью и красками», — и запел «Широка страна моя родная…». Большинство присутствующих в зале — и приглашенных, и чекистов вскочили, не зная, как себя вести. Розенгольц, не закончив песню, с рыданиями упал на свое место.

Ягода в краткой речи пытался все же отрицать, что принадлежал к руководству «блока» и был организатором убийства Кирова, хотя и признал другие свои преступления. Под конец он произнес громким срывающимся голосом прямо в микрофон: «Товарищ Сталин, товарищи чекисты, если можете, пощадите».

Бухарин не просил пощады.

Поздно вечером 12 марта суд удалился на совещание, продолжавшееся шесть часов. В 4 часа утра 13 марта заседание возобновилось, и крайне уставшие зрители, охранники и подсудимые заняли свои места. Москва была пустынна, возле Дома союзов — никого. Около 30 минут Ульрих читал приговор, который все выслушали стоя. Большинство подсудимых были приговорены к «высшей мере уголовного наказания — расстрелу»; Плетнев — к 25 годам заключения, Раковский и Бессонов — к 20 и 15 годам.

В ночь на 15 марта 1938 года Н. И. Бухарина, которого Ленин называл любимцем партии, А. И. Рыкова, бывшего председателя Совнаркома, и их товарищей по несчастью расстреляли. Известно, что Сталин почти всегда выслушивал рассказы руководивших расстрелами чекистов, если речь шла о тех лично ему знакомых людях, которых он явно или тайно ненавидел. Не будем останавливаться на том, как вели себя перед расстрелом многие видные большевики. Нервы выдержали далеко не у всех. Бухарин держался спокойно. Он попросил, однако, дать ему карандаш и лист бумаги, чтобы написать Сталину. Просьба была удовлетворена. Короткое письмо начиналось словами: «Коба, зачем тебе была нужна моя смерть?» Сталин всю жизнь хранил его в одном из ящиков своего письменного стола вместе с резкой запиской Ленина, вызванной грубым обращением с Крупской.

7

В 1936–1938 годах подавляющее большинство советских людей не сомневались, что в Доме союзов судят действительно врагов народа. Этому верили и такие 12-13-летние школьники, каким я тогда был, и такие люди, как Б. А. Гнедин.