О свободе воли. Об основе морали

Я позволю здесь себе еще одно общее замечание. Если бросить взгляд на наши выводы, то надо будет признать, что относительно двух проблем, которые уже в предыдущем отделе были отмечены как глубочайшие в философии нового времени, тогда как древние не дошли до их ясного осознания, – именно относительно проблемы свободы воли и проблемы отношения между идеальным и реальным здравый, но неразвитый ум не только оказывается некомпетентным, но даже обнаруживает явную природную наклонность к заблуждению, от которого его может избавить лишь очень разработанная философия. Ему действительно свойственно от природы в вопросе о познании слишком много относить на долю объекта; вот почему нужны были Локк и Кант, чтобы показать, какую значительную роль играет в познании субъект. Что же касается хотения, то у человека сказывается обратное стремление – слишком мало приписывать объекту и слишком много субъекту, относя воление все целиком к последнему и не придавая надлежащего веса фактору, заложенному в объекте, мотивам, которые, собственно, определяют все индивидуальные особенности поступков, тогда как от субъекта исходят лишь их общие и существенные черты, а именно – их основной моральный характер. Нас не должна, однако, удивлять такая естественная для ума превратность суждений в умозрительных исследованиях: ведь по своему происхождению он предназначен исключительно для практических, а вовсе не для спекулятивных целей.

Если мы теперь в результате нашего предыдущего изложения признали, что человеческое поведение совершенно лишено всякой свободы и что оно сплошь подчинено строжайшей необходимости, то этим самым мы приведены к точке зрения, с которой получаем возможность постичь истинную моральную свободу, свободу высшего порядка.

А именно: есть еще один факт в сознании, который я до сих пор совершенно оставлял в стороне, чтобы не отвлекаться в своем исследовании. Он заключается во вполне ясном и твердом чувстве ответственности за то, что мы делаем, вменяемости наших onqrsojnb, основанной на непоколебимой уверенности в том, что мы сами являемся авторами наших действий. В силу этого сознания никому, даже и тому, кто вполне убежден в доказываемой нами выше необходимости, с какой наступают наши поступки, никогда не придет в голову оправдывать этой необходимостью какой-либо свой проступок и сваливать вину с себя на мотивы, поскольку при их появлении данное деяние было неизбежно. Ибо человек отлично понимает, что необходимость эта имеет субъективное условие и что objective[128], т. е. при данных обстоятельствах, при воздействии определивших его мотивов, все-таки вполне возможно было совершенно иное поведение, даже прямо противоположное его собственному, и оно осуществилось бы, если бы только он был другим: в этом-то лишь и было все дело. Для него, ибо он такой, а не иной, ибо он имеет такой-то и такой характер, невозможно было, конечно, никакое иное поведение; но само по себе, т. е. objective, оно было возможно. Таким образом, ответственность, которую он сознает за собой, только на поверхности и с виду касается его поступка, в сущности же она касается его характера: он чувствует себя ответственным за этот последний. И именно за характер делают его ответственным также другие люди, тотчас же оставляя в своем суждении самое деяние, чтобы определить свойства деятеля: «это дурной человек, злодей», или «это плут», или «это мелкая, фальшивая, низменная душа» – таков их приговор, и их упреки направлены на его характер. Деяние вместе с мотивом принимается при этом в расчет лишь как свидетельство о характере деятеля, но получает значение его верного симптома, по которому он устанавливается непреложно и навсегда. Чрезвычайно верно говорит поэтому Аристотель: «Egcomiazomen praxantas ta d’erga semeia tes exeos esti, epei epainoimen an cai me peprgota, ei pisteyoimen einai toioyton»[129] («Rhetorica», 1, 9). Итак, ненависть, отвращение и презрение постигают не преходящее деяние, а пребывающие свойства деятеля, т. е. характера, которым оно обусловлено. Вот почему на всех языках эпитеты моральной порочности, обозначающие ее бранные слова, скорее служат предикатами человека, нежели поступков. Они относятся к характеру, ибо он должен нести вину, в которой он по поводу деяний только был изобличен.

Там, где находится вина, должна находиться также и ответственность. А так как последняя является единственным данным, позволяющим заключить о моральной свободе, то и свобода должна содержаться там же, именно в характере человека, тем более что мы достаточно уже убедились, что ее нельзя непосредственно найти в отдельных поступках, которые наступают со строгой необходимостью, раз предположен характер. Характер же, как было показано в третьем отделе, врожден и неизменен.