О свободе воли. Об основе морали

Эта интеллектуальная свобода прекращается или оттого, что навсегда либо только временно расстраивается посредник мотивов, познавательная способность, или оттого, что в данном отдельном случае внешние обстоятельства ведут к неправильному пониманию мотивов. Первое бывает при безумии, бреде, припадках и опьянении; последнее – при полном или невольном заблуждении, когда, например, наливают яд вместо лекарства или принимают ночью входящего слугу за грабителя и убивают его, и т. д. Ибо в обоих этих случаях мотивы фальсифицированы, из-за чего воля не может поставить такого решения, какое она произнесла бы при наличных обстоятельствах, если бы они были правильно ей переданы интеллектом. Поэтому совершенные при подобных условиях преступления ненаказуемы и по закону. Ведь законы исходят из правильного предположения, что у воли нет моральной свободы (тогда ею нельзя было бы руководить), но что она подчинена принуждающему действию мотивов: по этой причине они должны всем возможным мотивам к преступлению противопоставить более сильные противоположные мотивы в виде угрожающих наказаний, и уголовный кодекс есть не что иное, как список противоположных мотивов по отношению к преступным деяниям. Если же окажется, что интеллект, через который должны были действовать эти противоположные мотивы, был не в состоянии воспринять их и предъявить их воле, то их действие было невозможно – они для воли не существовали. Это все равно как если окажется разорванной одна из нитей, предназначенных для приведения в движение какого-либо механизма. В таком случае вина, следовательно, переходит от воли к интеллекту; последний же не подлежит наказанию: законы, как и мораль, имеют дело исключительно с волей. Только она есть подлинный человек; интеллект служит просто ее органом, направленными вовне ее щупальцами, т. е. посредником действия на нее со стороны мотивов.

Столь же мало подобного рода деяния вменяемы в моральном отношении. Ибо в них не проявляется характер данного лица: человек или сделал нечто иное, чем воображал, или он был неспособен подумать о том, что должно было бы удержать его от поступка, т. е. был недоступен для противоположных мотивов. Это все равно как когда какое-нибудь подлежащее химическому исследованию вещество подвергают воздействию разных реактивов, чтобы определить, с каким из них у него наибольшее сродство: если после сделанного опыта окажется, что вследствие какого-либо случайного препятствия один реагент совершенно не мог действовать, то опыт этот будет недействительным.

Далее, интеллектуальная свобода, которую мы здесь представляли себе совершенно уничтоженной, может также быть только уменьшенной или уничтоженной лишь отчасти. Это бывает особенно при аффекте и при опьянении. Аффект – внезапное сильное возбуждение воли каким-нибудь извне вторгающимся, получающим значение мотива представлением, обладающим такой живостью, что оно затмевает все остальные, которые могли бы противодействовать ему в качестве противоположных мотивов, и не позволяет им ясно выступить в сознании. Эти противомотивы (большею частью лишь абстрактного характера – простые мысли, тогда как аффектирующее представление есть нечто наглядное, наличное) как бы лишаются своей силы, и потому для них нет тут, как выражаются англичане, fair play (игры по правилам. – англ.): дело уже свершилось, прежде чем они могли ему воспрепятствовать. Это как если на дуэли один из противников выстрелит до команды. И в таких случаях поэтому как юридическая, так и моральная ответственность всегда – отчасти – теряет силу в большей или меньшей степени, смотря по обстоятельствам дела. В Англии убийство, совершенное вполне опрометчиво и без малейшей обдуманности, в пылу яростного, внезапно возбужденного гнева, называется manslaughter[132] и карается легко, подчас даже совсем не наказуется. Опьянение – состояние, располагающее к аффектам, так как оно повышает живость наглядных представлений, ослабляет, напротив, мышление in abstracto и к тому же еще усиливает энергию воли. Вместо ответственности за деяние при этом является ответственность за самое опьянение: вот почему оно не служит оправданием с юридической точки зрения, хотя интеллектуальная свобода при нем отчасти утрачивается.

Об этой интеллектуальной свободе, to ecoysion cai acoysion cata dianoian[133], говорит уже, хотя очень кратко и недостаточно, Аристотель в «Ethica Eudemia», II, гл. 7 и 9, и несколько подробнее в «Ethica ad Nicomachum», III, гл. 2. Она же имеется в виду, когда medicina forensis[134]и уголовная юстиция спрашивают, находился ли преступник в состоянии свободы и, следовательно, вменяемости.

В общем, следовательно, совершенными при отсутствии интеллектуальной свободы надо считать все те преступления, при которых человек или не знал, что он делал, или, по крайней мере, не был способен принять в расчет то, что должно было бы удержать его от данного действия, а именно – его последствия. В подобных случаях поэтому он не подлежит наказанию.