О таком не говорят

Куда подевалась прежняя тирания, тирания мужа над женой? Она подозревала, что большая часть этой энергии произвола была перенаправлена на диковатые идеи о пищевых добавках и на жаркие обсуждения, точно ли винил звучит «теплее» и какие из бытовых кофемашин – просто дерьмовый привкус кофейного христа во рту. «Сто лет назад ты работал бы в угольной шахте и у тебя было бы четырнадцать детей, все по имени Джейн, – размышляла она, наблюдая, как муж тычет пальцем в жену в витрине с кухонной техникой. – Двести лет назад ты сидел бы в кофейне где-нибудь в Гёттингене и встряхивал бы ежедневную газету перед тем, как погрузиться в насущные вопросы дня – а я вытрясала бы перины и простыни из окна и не умела бы читать». Но ведь тирания всегда ощущалась как нечто обыденное, разве нет?

• • •

Ошибочно думать, что все остальные живут менее насыщенной жизнью, чем ты. К тому же не так уж она и насыщена, твоя жизнь.

• • •

Объем случайно воспринятой информации растет день ото дня, и воздействия этого вала еще не известны. Повсюду льется поток сетевых дневников. Стоило ли прислушиваться, например, к разговорам подростков? Надо ли было усердно следить за комплиментами, которые деревенские шерифы отпускают сияющим порнозвездам, не понимая, что их комментарии видны всем остальным? А что насчет этой ветки обсуждений, где женщины выясняют, что у них у всех есть одинаковый шрам на колене? «У меня тоже есть такой шрам!» – написала белая женщина, но ее быстро и эффективно заткнули, потому что это совсем не одно и то же – она вломилась без приглашения в нашу нашесть, и мир, в котором она получила свой шрам, – это полностью другой мир.

• • •

Каждое утро ее накрывала лавина подробностей, экзальтированных деталей: фотографии завтраков в Патагонии, девушка наносит основу под макияж сваренным вкрутую яйцом, шиба-ину в Японии скачет с лапы на лапу, приветствуя хозяина, призрачно бледные женщины постят фотографии своих синяков – нарастает давление, мир смыкается все теснее, паутина человеческих взаимосвязей становится такой плотной, что почти превращается в цельный искрящийся шелк, но день по-прежнему не раскрывается перед ней. Если ей дали возможность все это увидеть, это наверняка что-то значит?

Если она начинала кусать нижнюю губу, как бывало почти всегда после молочно-циветтовой горечи утреннего кофе, она шла в ванную, где стена за окном густо заросла плющом, и аккуратно красила губы вызывающе яркой красной помадой оттенка фортепьянного фетра – словно вечером собиралась пойти в андеграундный клуб, где она будет голой, как пустое пространство на месте недостающей пайетки, и сожмет все закатное облако человеческих чувств в стихотворение из шести слов.

• • •

Что-то болело в затылке. Это было ее новое классовое сознание.

• • •

Каждый день их внимание должно обращаться – как отблеск солнца на боках стайки рыб, у всех и сразу – к новому объекту ненависти. Иногда это военный преступник, иногда – просто кто-то, кто не соблюдает единственно правильную рецептуру гуакамоле. Ее саму интересовала не столько ненависть, сколько стремительная смена вектора, словно их коллективная кровь разом вскипала и принимала решение. Будто они были биологическим видом, от природы плюющимся ядом или испускающим облака черных чернил на морском дне. В смысле, вы же читали статью о разумности осьминогов? Вы же читали, как осьминоги выходят маршем из моря на сушу, послушным и гладким войском?

• • •

«А-ха-ха!» – рассмеялась она новым смехом, каким стало модно смеяться в последнее время, за просмотром короткого видео с людьми, которых выбросило из сорвавшейся с аттракциона кабинки на ежегодной ярмарке в столице Огайо. Траектории их полета были дугами чистой радости, расчертившими воздух, их футболки как будто стекали с тел; смотрите, на что способна людская плоть, когда она уступает надлому судьбы, а потом…

«Что тебя так рассмешило?» – спросил муж, бочком присев на кресло и свесив ноги через подлокотник, но она уже прокрутила всю ветку комментариев и прочитала, что один человек скончался на месте и еще пятеро находятся в критическом состоянии, и неизвестно, выживут они или нет. «О боже! – прошептала она, когда поняла. – Господи боже, нет!»

• • •

Каждый вечер, ровно в девять часов, она отбрасывала свой разум. Отвергала его, будто веру. Отрекалась, как от престола, во имя любви. Она шла к холодильнику, открывала его и вдыхала прохладную свежесть, оставляла влажные отпечатки на запотевшем горлышке бутылки и наливала что-нибудь в стакан, всегда прозрачный и кристально чистый. В эти минуты она была счастлива, хотя и тревожилась каждую ночь – как никогда не бывает со знанием, – точно ли этого будет достаточно.

• • •

Внутри портала какой-то мужик, три года назад постивший только пошлятину вроде: «Я дебил с хроническим геморроем», – теперь призывает сограждан открыть глаза и проникнуться идеями социализма, который вдруг оказался единственно верным из всех путей.

• • •