О тех, кто предал Францию

Штаб 2-й армии переезжал ночью, ему было не до нас, и мы остались в Вузье, чтобы собирать интересные, но мало веселые сведения у солдат, отставших от фронтовых частей и искавших убежища в деревнях. Отставшие входили в кафе на главном сквере сначала по-двое и потрое, а затем группами. Они сообщали, что немцы прорвали оборонительную линию на Маасе в нескольких пунктах. Это были плохие вести. Это означало, что французской армии придется вести маневренную войну, тогда как ее готовили только для позиционной обороны. Мы не имели возможности проверить правдивость этих рассказов и должны были терпеливо ждать информации из штаба. Потрясающее впечатление на войска производили германские пикирующие бомбардировщики. Солдаты не были подготовлены к этим атакам; одного шума самолетов, появляющихся в нескольких футах над головой, говорили они, было для них вполне достаточно, не говоря уже о бомбах. «Где французские самолеты? — спрашивали постоянно солдаты. — Мы видим только германские. Они летают здесь, как у себя дома». Все солдаты выглядели уставшими, грязными, и у всех был удивленный вид. Утром воздушная бомбардировка возобновилась; немцы пытались разрушить железные и шоссейные дороги департамента Эн, по которым успешно подтягивались французские подкрепления, чтобы закрыть образовавшуюся брешь. Я вышел из гостиницы купить папиросы и увидел, как вдоль улицы, чуть выше крыш, летели два «Дорнье». Они открыли пулеметную стрельбу, и в следующую секунду я уже лежал на тротуаре вместе с другими. На наше счастье, самолеты не сбросили бомб. Но недалеко за городом поднялся огромный столб черного дыма. Скотт, Миллер и я отправились посмотреть, в чем дело. Оказалось, что бомбы попали в военный транспорт горючего, и все было сразу охвачено пламенем. По обеим сторонам дороги через каждые 200—300 ярдов виднелись огромные воронки. Прямых попаданий в дорогу не было. Чем ближе к транспорту, тем нестерпимее был жар от огня. Поминутно взрывались боеприпасы. Невдалеке на спине, уставив неподвижные глаза на солнце, лежал убитый офицер. В другом месте раненый солдат звал на помощь; мы послали к нему санитаров. Германские самолеты появлялись несколько раз. Я и Миллер бросились в придорожную канаву. Скотт пошел один в поле. Потом он сказал, что вид коров, спокойно жующих жвачку, действует в таких случаях весьма успокаивающе.

Узнав, что в госпитале лежит много раненых, пострадавших при бомбардировках и пулеметном обстреле дорог, я направился к мэру города. Я нашел его на сквере. Вид у него был очень озабоченный. Ежедневно через город проходили тысячи беженцев; прокормить их и найти для них какой-либо транспорт было нелегкой задачей. Он повел меня в госпиталь, где работала его дочь. Одного за другим уносили раненых на операционный стол. Этот стол стоял так, что был виден всякому, кто входил или выходил из госпиталя. Один из врачей спросил, не желаю ли я говорить с ранеными.

— Нет, я не хочу беспокоить их, — ответил я.

— О, это их не побеспокоит.