О тех, кто предал Францию

Но все тщательные расчеты были опрокинуты двумя французскими журналистами. Пертинакс и Женевьева Табуи опубликовали план Хора—Лаваля до ответа Муссолини. Лаваль утверждал, что они получили информацию от одного из высших чиновников французского министерства иностранных дел. В журналистских кругах считали, что секрет сознательно выдал один из собственных министров Лаваля. Ходили также слухи, что Муссолини сам позволил этим сведениям просочиться в печать. Таким путем он хотел отомстить за санкции, которые крайне раздражали его, хотя они и были неэффективными и применялись весьма слабо.

Но так или иначе, опубликованный в газетах план вызвал бурю негодования.

Лаваль покинул палату с улыбкой на устах. Он наскреб жалкое большинство в двадцать голосов. «Ну и хватит, чтобы продержаться до выборов», — сказал он мне в кулуарах.

Но не прошло и месяца, как кабинет Лаваля пал; это было в январе 1936 года. Подчиняясь настроениям, охватившим страну, Эррио вышел в отставку. Это решило судьбу правительства Пьера Лаваля.

ДВА ЭДУАРДА

Кабинет Лаваля был четвертым кабинетом, который Эдуард Эррио взорвал в течение своей политической карьеры.

Во всех четырех Эррио представлял партию радикалсоциалистов. Я должен еще раз подчеркнуть, что эта осторожная партия, сидящая между двух стульев, отнюдь не является ни радикальной, ни социалистической. Подобно самому Эррио, радикализм состарился, скрипит и любит комфорт.

В декабре 1935 года, когда сэр Сэмюэль Хор попал в Англии под жестокий обстрел и вышел в отставку, Эррио сложил с себя обязанности председателя радикал-социалистской партии — пост, который он занимал много лет подряд. Эррио не был особенным поклонником Народного фронта. В последнюю годовщину взятия Бастилии лионские радикал-социалисты не демонстрировали бок о бок с социалистами и коммунистами. Эррио, мэр города Лиона, предпочел, чтобы они держались особняком. А теперь он чувствовал, что настал момент, когда председательский пост в партии должен перейти к Эдуарду Даладье, лидеру того крыла радикал-социалистов, которое тяготело к Народному фронту.

Даладье был учеником Эррио, сначала на школьной скамье, а потом и в политике. Но примерно в 1928 году их пути разошлись. Даладье, снедаемый честолюбием, сбросил с себя опеку: он желал сам сделаться лидером партии. Когда он впервые стал премьером, Эррио отнесся к этому в высшей степени критически.

Соперничество между обоими лидерами оказало большое влияние на судьбу французской радикал-социалистской партии. Начиная с 1933 года, Даладье и Эррио, как правило, занимали противоположные позиции по всем вопросам — шла ли речь о внутренней или о внешней политике. Даладье, вернувшегося после короткого ухода на сцену, февральские беспорядки толкнули влево. Он сделался признанным глашатаем Народного фронта у радикал-социалистов. «В случае тревоги идите налево!» — такое был его лозунг. Впрочем, впоследствии он сделал вольт и круто повернул в обратную сторону. Но тогда налево под влиянием событий пошел Эррио. В течение целого года казалось, что эти два деятеля обменялись политическими плащами.

Критические месяцы, пережитые Францией, показали полнейшую несостоятельность обоих лидеров в момент кризиса. У этих двух людей, столь различных по характеру, по всему их облику и по складу ума, была одна общая роковая черта: безволие. Оба они были радикал-социалистами. И это в конечном счете говорит о них больше, чем самая подробная биография или психологический этюд. Во внешнем облике двух друзей-врагов едва ли можно найти что-либо общее.

Эррио родился в семье армейского офицера. Но в его наружности нет ничего, напоминающего солдата. У него массивная голова и массивный живот; глазки маленькие, но взгляд острый и проницательный. Голос Эррио знает все тембры, регистры и полутона. По ораторскому таланту он не уступает никому из парламентских деятелей новейшей истории Франции. Когда Эррио всходит на трибуну конгресса радикал-социалистской партии, он может заставить слушателей плакать или корчиться от смеха, может зажечь их огнем энтузиазма. В течение пятнадцати лет он в буквальном и переносном смысле, как башня, возвышался над конклавом своих партийных коллег. Он мог повернуть их направо или налево — по своему усмотрению А когда его красноречие давало осечку, он ощетинивался и угрожал отставкой. Радикал-социалистский конгресс без очередного заявления Эррио об отставке считался скучным. В палате депутатов его прозвали «тенором демократии» — в знак восхищения и сардонической насмешки.