О Тех, Кто Всегда Рядом!

Не должно быть в этих местах никаких одиноких девчонок — не базарная площадь!

— Эй! — улыбается ласково так. — Эй-эй-эй!

Понятно, придурошная. В каждом городе, да и почти в любой деревне такие есть — ходят, сопли на кулак мотают, из соломы домики на своих головах строят.

Бросаю ей оловяшку, а она даже ловить не собирается — сидит, весело хохочет:

— Эй! Эй! Эй!

— Заткнись, дура дурацкая, — злюсь на нее, а ведь не за что. Она же просто Святыми Духами обижена.

— Пошли со мной, — смех внезапно обрывается, в глазенках что-то вспыхивает искрой и тянет она ко мне свою тонкую лапку.

Шесть пальцев, чтоб меня разорвало! Остроухая! Из Сидов!

Ни разу я таких раньше не видел, если не считать убитой нами Клиодны, у которой рук я и не рассмотрел, но лишние суставчики на тонких пальцах — все как рассказывал Карел — никому не дадут обмануться.

— Пошли! Пошли! Пошли!

Что делать-то?

— Куда? — спрашиваю, а сам думаю, как бы половчее сбежать.

Вспоминаю, как прыгали Анку на дороге и соображаю, что шансов смыться у меня нет ни одного, даже будь я самым искусным вором в стране. Ведь Сиды, по уверениям Карела, так же превосходят Анку, как те — людей.

— Мама, мама, мама зовет, — бормочет Остроухая, а сама тянет, тянет свою лапу ко мне. — Говорить, эй!

Тоненькая, бледненькая — кажется: сожми двумя пальцами, и переломится, но я-то знаю, какая в ней дьявольская сила!

— Нравлюсь тебе, эй? — вдруг она оказывается передо мной, золотистые волосы струятся по плечам и рукам, она улыбается, но от ее белых зубок мне делается дурно. — Мама, мама, пойдем сейчас! Резво! Эй!

Она все-таки хватает меня за руку и тащит за собой с такой силищей, что и Фея не смогла бы не уступить этой коротышке.

— Быстро, быстро, быстро! Ждать!

Мы останавливаемся перед двумя камнями, на которых набиты странные рисунки: на левом какие-то люди, много тощих людей, несут на поднятых вверх руках какой-то ящик, и из него вверх вырывается пламя; а на правом — другие фигурки, толстеньких коротышек внутри какого-то круга идут они друг за дружкой, головами к центру, и в центре шестипалая лапа сжимает сияющий глаз!

Остроухая что-то отрывистое произносит и оба камня соединяются светящейся паутиной. Тонкие ее нити дрожат, наливаются синим и красным, покрывается мелкой рябью, как водяное прозрачное зеркало, по ней бегут круги, а Сида тянет в нее свою руку. Светящееся зеркало брызжет изгибающимися искрами, я чувствую исходящий от него в моем направлении жар, оно будто предупреждает: «держись от меня подальше, сожгу!» Я вижу, как исчезает в этой паутине ее ладошка, она оборачивается, улыбается мне, отчего я едва не лишаюсь чувств. Она отворачивается, медленно поднимает ногу и резко дергает меня за собой!

Какое-то время я жду ожога, но ничего не происходит. Мы проходим через пленку так легко, словно и нет ничего на нашем пути. Я даже не успеваю зажмуриться, как оказываюсь под фиолетовым небом с парой ярких светящихся точек на нем. Кругом — обширная поляна, на ней трава, ровная, густая, едва на вершок от земли отросшая. Колышется под легким ветерком. В центре поляны — кривое дерево с двенадцатью стволами, соединяющихся в один где-то на высоте шести человеческих ростов. У него могучая крона со здоровенными листьями, размером с хороший щит. У каждого из стволов стоит по такой же девчонке, только росту они огромного. Выше меня на пару голов — точно! Тощие, длинные, нескладные и от этого почему-то очень волнительные.

— Прощай, Одошка, — бормочу себе под нос. — Сейчас-то тебе и придет крышка. Напьются твоей кровищи сучки! Допьяна!

— Сид Беернис, — радостно сообщает мне проводница. — Мама, мама, мама! Ждать! Эй!

Она еще что-то лопочет и бежит к одному из этих существ, а когда оказывается рядом, исчезает и ее смех слышится сверху, из густой кроны необычного дерева.

И я понимаю, что за мной посылали ребенка — очень маленького.

Одна из Сид отрывается от ствола и плавно скользит ко мне — я даже не вижу ее шагов, она будто плывет по траве. Я стараюсь не смотреть ей в глаза, потому что очень уж боязно стать жертвой ее замораживающего взгляда. Я будто бы боюсь пропустить скорый миг собственной смерти и старательно отвожу глаза в сторону.

— Здравствуй, путник! — говорит мне Остроухая, подобравшаяся очень близко, я даже чувствую исходящее от нее слабое тепло. — Не бойся, мы не станем делать тебе плохо. Нам нужны только твои слова. Смотри на меня и не бойся.

Лучше бы она молчала! Нет у меня сил противиться ее приказу, поворачиваю голову. Чувствую, как по ноге течет что-то теплое, но посмотреть не могу — взгляд буквально прикован к ее лицу, не оторваться.

— Не бойся!

Как она себе это мыслит? Как можно не бояться Туату? Они же нас выпивают! Как стакан молока. Интересно, могла бы не бояться овца, окажись она в волчьей стае?

— Ты дрожишь, человек, но не бойся, — продолжает она свою песню. — Ты уйдешь отсюда сам.

Вот уж во что трудно поверить. И не успокаивают ее слова ничуть.