О вас, ребята

— Калеки-то всякие бывают… Но бог милостив — любых исцеляет: безногих и безруких, и таких вот, испорченных бесовским наваждением…

Старуха указала скрюченным пальцем на ребят.

— Посмо́трите, подышите святым воздухом — и скинете красные тряпицы!

Пионеры молчали. Они еще не разобрались, что к чему. Заговорила соседка старухи — молоденькая женщина с грудным ребенком на руках.

— А что, бабуся, и слепенькие исцеляются? — спросила она, вкрадчиво заглядывая в бесцветные старухины глаза. — У меня родился сынок… Видел хорошо… Сам к соске ручонки протягивал! А потом бельмочки пошли… Сначала на левом, а теперь уже и на правом глазку… Не видит! Лампу поднесу — а он и головкой не пошевелит — света не принимает!

— Прольется божий свет — и прозреет твой сын! — ответила старуха.

Женщина расцвела.

— Бабуся, миленькая, ну расскажи, что делать надо!

— Что рассказывать! Едешь не случайно… Сама знаешь. Посетила нас божья благодать! Молиться надо денно и нощно! Объявился святой мученик. Принес исцеление! В такую пору пришел… В страшную пору! Знать, Христос не оставил нас в беде!.. А твое дело простое: пожертвуй на храм божий да поднеси к великомученику свое чадо! И коли веруешь, — прозреет оно! И не такие прозревают!

— А ты сама видела? — страстным шепотом спросила женщина.

— За веру свою я и мук натерпелась, и чудес навидалась! Не здесь… В других местах… отдаленных. А здесь впервой это свершится! Вишь, народу-то поднялось! Весь Питер едет! Вон — даже они к свету божьему потянулись!

Старуха второй раз ткнула пальцем в сторону пионеров.

Катя кивнула головой ребятам, и звено стало пробиваться к выходу в тамбур. Катя поторопилась увести пионеров, потому что увидела, как взъерошились ребята. Еще минута — и они бы наговорили старухе много резких слов.

В тамбуре мальчишки дали себе волю.

— Старая ведьма! — горячился Сережа Голубев. — Надо было всыпать ей по первое число! А то эти дурехи слушают, раскрыв рот, и верят! И Дашкина мать — тоже!.. Почему ты нас увела?

Катя прикрыла ему рот ладошкой.

— Если бы вы умели вежливо разговаривать, я бы вас и не увела! — объяснила она. — Грубостью ничего не докажете! Взять и разоблачить всю их комедию! Вот это было бы по-пионерски!

— А что! — крикнул Сережа. — Поехали с ними! Возьмем — и разоблачим! Это какой-нибудь проходимец вроде Ивана Кронштадтского! Мне отец рассказывал, как он деньги драл за то, что ему руку целовали!

Ребята поддержали Сережу. Одна Катя попыталась отговорить пионеров.

— А трава? — спросила она. — Забыли? Мы и в прошлое воскресенье не собирали!

— За ней в любой день можно съездить! — возразил Сережа.

Катя уступила большинству. Ей и самой хотелось посмотреть на поповское «чудо».

* * *

После сытного обеда Чиркун сидел на лавке в избе пономаря. Беспризорника было трудно узнать. Лицо у него округлилось, шея потолстела. Рядом с лавкой лежали два обшарпанных костыля. Чиркун стал калекой. Левая нога, обмотанная грязным бинтом и чуть прикрытая рваной штаниной, не сгибалась в колене. Но несчастье ничуть не отражалось на настроении Чиркуна. Он негромко беззаботно посвистывал и поглядывал в окно: на церковь, на толпу, густевшую с каждой минутой.

Чиркун был спокоен. Люди его не смущали. Он знал свою роль и верил, что выполнит ее не хуже двух других оборванцев, пригретых отцом Павлом. Чиркуна смущало только одно обстоятельство: он боялся рассмеяться, увидев, как двое других беспризорников, таких же здоровых, как и он, начнут кривляться и паясничать, подражая убогим калекам.

Когда зазвонили на колокольне, Чиркун подхватил костыли, проверил скрытую тесемку, поддерживавшую левую ногу в согнутом положении, и вышел на улицу, изобразив на лице плаксивую гримасу. Через минуту он залез в самую гущу толпы и пробился в первые ряды людей, стоявших напротив входа в церковь.

Справа он увидел своих «разнесчастных» товарищей и почувствовал страх и брезгливость. Щека одного из мальчишек была обезображена волчанкой. У другого парша завладела половиной головы. Чиркун знал, что все это ловкая подделка, но не мог преодолеть в себе испуг и отвращение. А вдруг и на самом деле мальчишки заболеют? Кто их, этих попов, знает! Может быть, и у него нога больше не распрямится? Он незаметно подергал скрюченной ногой. Мускулы послушно сокращались. Чиркун вздохнул с облегчением.

Вокруг него бурлили страшные, исступленные, болезненные люди. Казалось, у церкви собрались калеки со всей земли, привлеченные слухом о чудесном исцелении.

Ужас охватил Чиркуна. Роль, которую он готовился сыграть, уже не казалась ему невинной и забавной. Он с радостью отказался бы от нее, но отступать было поздно и некуда: и сзади, и с боков стояла живая плотная стена.

Колокол умолк. Толпа затаила дыхание. Высокие церковные двери распахнулись. Прислужники с серебряными подносами вышли на паперть и, бесцеремонно работая плечами и локтями, прорезали первые ряды. В тишине раздавались их гнусавые голоса:

— Жертвуйте на храм божий! Жертвуйте на храм божий!

Было слышно позвякиванье монет, дружно сыпавшихся на подносы.