О вас, ребята

Кто-то зарыдал в толпе. И, как по сигналу, воздух огласился истерическими воплями и стонами. Сзади Чиркуна упала на землю и забилась в судорогах какая-то старуха. Чей-то высокий голос запел молитву.

К старцу подошел монах. Он благоговейно прикоснулся к его руке и, выставив вперед крест, повел «святого» по кругу вдоль передних рядов. Когда они поравнялись с Чиркуном, на беспризорника уставились огромные безумные черные глаза старца.

Чиркун задрожал и выронил один костыль. Но старец лишь на секунду остановился перед ним. Монах повел «святого» дальше.

После обхода, когда усмиренная дикими глазами старца толпа стояла в молчаливом оцепенении, вновь ударил колокол. «Исцеление» началось. Чиркун с ужасом готовился к этой минуте, проклиная себя за то, что променял бездомную жизнь на поповские харчи и медяки.

Старцу вынесли из церкви стул. Он сел, поднял к небу руки. Широкие рукава соскользнули вниз, обнажив бесплотные, с пергаментной кожей запястья и локти. Глаза у «святого» опять были закрыты. На стуле сидела мумия. Но вот дрогнули растопыренные пальцы. Руки стали медленно опускаться. Глаза открылись, и Чиркун вновь почувствовал на себе их жгучий взгляд. Левая рука старца протянулась к нему и поманила.

Чиркун икнул от страха, согнулся пополам, точно его ударили под ложечку, и, повиснув на костылях, отчаянно замотал головой.

— Подойди, сын мой! — прозвучал раскатистый басок монаха.

Несколько услужливых кулаков толкнуло Чиркуна в спину.

— Иди, шалопай! — раздался над самым ухом тонкий бабий писк.

— Повезло дуралею! — услышал Чиркун завистливый шепот, и большая нога в грязном сапоге одним ударом вышибла его из толпы.

Чиркун по инерции проковылял шагов пять, остановился и, как затравленный заяц, завертел головой.

— Чиркуно-ок! — долетело до него. — Чирку-у-ушенька!

Чиркун узнал этот ласковый, теплый голос. Он пошарил по толпе растерянными глазами и наконец увидел Катю. Она и еще несколько пионеров стояли на поленнице дров, уложенных рядом с церковной сторожкой.

Чиркун не колебался. Между ним и поленницей никого не было. Он отбросил костыли, рывком разорвал тесемку на ноге и побежал к дровам.

Вокруг церкви воцарилось гробовое молчание.

Чиркун птицей взлетел на поленницу.

По толпе прошел глухой рокот. Но монах не дал ему разрастись в бурю.

— Сверши-илось! — загремел его бас. — Ликуйте, братья и сестры! Чудо совершилось!

— Жертвуйте на храм божий! Жертвуйте на храм божий! — разноголосо закричали прислужники.

Чем окончилась эта комедия, ни Чиркун, ни пионеры из звена Кати не узнали. Не оглядываясь, они убежали на станцию и с первым же поездом уехали в город.

* * *

Осень в том году пришла ветреная, дождливая, скучная. Но в звене Кати Смирновой всегда было весело. Времени ребятам не хватало.

Чиркун в школу пока не ходил. По возрасту ему полагалось учиться в пятом классе, а по знаниям — во втором. Сидеть с малышами за одной партой он наотрез отказался, и ребята решили своими силами подтянуть его до уровня пятого класса.

Чиркун не ленился. Утром он учил уроки, заданные вчера, а с середины дня начинались занятия по расписанию. Часа в четыре приходила Катя — она была учительницей по русскому языку. В пять появлялся Сережа Голубев с учебником по арифметике. Каждый пионер занимался с Чиркуном по одному какому-нибудь предмету. Все было как в школе: и журнал с отметками, и домашние задания, и старый будильник вместо звонка.

Жил Чиркун, как деревенский пастушок, — по очереди у каждого из семи пионеров звена. На улицу его не тянуло. А когда он ночевал у Сережи Голубева, то даже во двор не показывал носа. Сережа никак не мог понять, в чем дело. А объяснялось это просто. В один из первых дней, когда Чиркун еще только привыкал к новой жизни, его встретила во дворе Дашина мать. Женщина удивленно посмотрела на него. Лицо ее исказилось болью и ненавистью.

— Ах ты, окаянный! — заголосила она. — Ты еще жив? Тебя еще не покарал господь бог… Ирод! Сгинь с глаз моих!

Чиркун бросился на лестницу, вбежал на второй этаж и запер за собой дверь квартиры. Он подумал, что это одна из рыночных торговок, у которых он раньше промышлял еду.

Эту неделю Чиркун столовался и ночевал у Сережи. Двухэтажный каменный флигель стоял особняком в конце улицы на Васильевском острове. Родители Сережи занимали одну из двух квартир на втором этаже. На первом этаже тоже было две квартиры. А еще ниже, в полуподвале, находилась пятая квартира, в две небольшие комнаты с подслеповатыми окнами. Здесь жили Даша, Рая и их мать — Марфа Кузьмина. Она работала посыльной в каком-то учреждении в районе Невского. А дочерей уводила на день куда-то на Карповку к своей сестре.

Другие квартиры днем тоже пустовали. Чиркуну никто не мешал сидеть за учебниками и наверстывать упущенное за годы беспризорной жизни. Лишь изредка, когда сестра Марфы была занята, Даша и Рая оставались дома. В эти дни до Чиркуна долетал плач маленькой девочки.