О величии России

«Наказ» состоит из введения и двадцати глав, содержание которых было, в основном, заимствовано императрицей из юридических сочинений Ш.-Л. Монтескье и Ч. Беккариа (ок. 350-ти пунктов из 526-ти, составляющих основной корпус «Наказа»). Екатерина сама признавалась, что «обобрала» покойного Монтескье, будучи уверенной, что он «простил бы эту литературную кражу во благо 20 миллионов людей…».

«Наказ» познакомил российское общество со множеством идей, определявших развитие западноевропейской цивилизации, это было еще одно «окно в Европу». Уже первая глава предлагала россиянам отказаться от прежних представлений об отделении их страны от Европы некоей стеной, подобной Китайской: «Россия есть Европейская держава».

Целью законотворчества объявлялось достижение соответствия каждого государственного акта интересам каждого россиянина и общества в целом. Вполне соответствует конституционным нормам современного демократического государства предложенная Екатериной трактовка свободы как права «все то делать, что законы дозволяют…

Государственная вольность во гражданине есть спокойство духа, происходящее от мнения, что всяк из них (граждан. – И. Л.) собственною наслаждается безопасностию; и, чтобы люди имели свою вольность, надлежит быть закону такову, чтоб один гражданин не мог бояться другого, а боялись бы все одних законов. Ничего не должно запрещать законами, кроме того, что может быть вредно или каждому особенно (т. е. лично. – И. Л.), или всему обществу».

Екатерина подробно освещает вопросы судопроизводства, высказывается против применения (по крайней мере, частого) такой высшей меры наказания, как смертная казнь, ставя в пример европейским монархам прошедшее без казней елисаветинское двадцатилетие. Темы нескольких глав «Наказа» раскрываются в вопросах и ответах, здесь преобладает не величавая строгость императорского указа, а доверительная интонация родительской беседы с детьми, материнского увещевания: «Хотите ли предупредить преступление? Сделайте, чтоб законы меньше благодетельствовали разным между гражданами чинам, нежели всякому особому (т. е. отдельно взятому. – И. Л.) гражданину… Сделайте, чтобы просвещение распространилося между людьми».

«Наказ» неоднократно издавался при жизни Екатерины, в том числе в переводах. Оригинал написан по-французски, но во Франции «Наказ» был запрещен: королевские власти увидели в нем серьезную угрозу абсолютизму. О том, что этот документ в известной мере даже обогнал время, свидетельствует и отношение к нему в XIX веке. Пушкин напомнит своему цензору в 1822 году:

Скажи, читал ли ты «Наказ» Екатерины?
Прочти, пойми его; увидишь ясно в нем
Свой долг, свои права, пойдешь иным путем.

Екатерина никогда не отказывалась от идеи и практики самодержавного правления, рассуждая в «Наказе» о том, что, ввиду обширности территории, «всякое другое правление не только было бы России вредно, но и вконец разорительно». Но часто, может быть, даже не сознавая того, она, в стремлении облагородить самовластие, указывает на пути его самоограничения.

Известно, например, ее резко отрицательное отношение к секретным судам, чрезвычайным судебным комиссиям: «Зачем отнимать у обыкновенных судов дела, подлежащие их ведению? Быть стороною и назначить еще судей – значит показывать, что боишься иметь правосудие и законы против себя».

В советском XX веке «Наказ» принято было называть образцом высочайшего лицемерия. Екатерина II якобы вводила в заблуждение Запад относительно истинных целей и задач своего правления. Из очень разных пушкинских отзывов об императрице чаще других приводилось едкое замечание о «Тартюфе в юбке», обольстившей самого Вольтера.

Однако умнейшего француза XVIII столетия не так уж легко было обольстить. Дифирамбов и преувеличений в вольтеровских письмах к Екатерине предостаточно (она – «один из лучших Его образов в этом мире» и т. п.), но «Наказ» Вольтер ценил очень высоко, называя его новейшим «всемирным евангелием».

Сохранилось множество свидетельств тому, что Екатерина искренне верила в осуществимость того, о чем написала. Императрица просила передать д’Аламберу, что, хотя «Наказ» и «написан пером новичка», она отвечает за лучшее его исполнение «на практике».

Этого не произошло по двум причинам. Во-первых, потому, что право определять «вредное» и «полезное» для россиян Екатерина оставляла за собой: ее воля была превыше всего, кроме Божьей воли, выше даже самого «просвещенного» закона. Характерно признание императрицы в письме к Потемкину от 16 июня 1788 года: «…закона себе предписать я, конечно, никому не дозволю».