О величии России

Екатерина даже позволяла себе шутки над высшими архиереями, например, в 1787 году так описала возведение Платона (П. Е. Левшина) в сан митрополита: «…нашили ему на белый клобук крест бриллиантовый в пол-аршина в длину и поперек, и он во все время был, как павлин Кременчугский» (из письма Потемкину, находившемуся тогда в Кременчуге).

Но в том же году Екатерина послала Потемкину письмо, свидетельствующее о том, что практицизм не распространился на все формы ее отношений с миром, с природой как Божьим творением.

«Дела в Европе позапутываются. Цесарь посылает войски в Нидерландию. Король Прусский противу голландцев вооружается. Франция, не имев денег, делает лагери. Англия высылает флот и дает Принцу Оранскому денег. Прочие державы бдят, а я гуляю по саду, который весьма разросся и прекрасен» (27 июля 1787 года, Царское Село).

Ей приходилось уходить из своих любимых садов – этого требовали дела государства и дела семейные, которые тоже всегда были для нее государственными делами. Когда в июле 1793 года граф И. Г. Чернышев поздравил ее по случаю обручения великого князя Александра Павловича с великой княжной Елисаветой Алексеевной, она очень удивилась, почему граф не поздравил ее также с «присоединением к Империи трех прекрасных и многолюдных губерний» – территорий, отошедших к России по второму разделу Польши.

Любовь Екатерины к внукам – Александру и Константину (Николай появился на свет за несколько месяцев до ее смерти) была сильна и потому также, что, любя и воспитывая их, императрица словно приближала к себе и «воспитывала» будущее России, всматривалась в него.

Екатерина признавалась, что по духу своему она, скорее, республиканка, замечая при этом: «…такое расположение души в сочетании с моей неограниченной властью покажется, может быть, удивительным противоречием; однако же в России никто не скажет, что я власть свою во зло употребляла». Была бы в России XVIII века республика (допустим невероятное), Екатерина не видела бы для себя никакой другой роли, кроме диктатора с неограниченными полномочиями, что неизбежно вернуло бы страну к монархическому строю.

Подобное произошло в республиканской Франции на рубеже XVIII и XIX веков, но Екатерина все предвидела, написав в 1794 году такие строки: «Если Франция справится со своими бедами, она будет сильнее, чем когда-либо, будет послушна и кротка, как овечка; но для этого нужен человек недюжинный, ловкий, храбрый, опередивший своих современников и даже, может быть, свой век… Если найдется такой человек, он стопою своею остановит дальнейшее падение…». Через десять лет Наполеон Бонапарт будет провозглашен «императором французов».

В республику без единоличного правителя как в жизнеспособную государственную систему Екатерина никогда не верила, считала ее началом общественного хаоса, а потому к революционным событиям во Франции отнеслась враждебно, увидела в них серьезную угрозу существующему порядку в России и во всей Европе.

Ей всюду стали мерещиться заговоры; русских масонов, которых раньше она считала пустыми, несерьезными людьми и высмеивала в комедиях («Обманщик», «Обольщенный», «Шаман Сибирский», 1785–1786), теперь императрица подозревала в государственной измене, связях с французскими бунтовщиками. Якобинское жало обнаружила она и в державинском стихотворении «Властителям и судиям» – переложении 81-го псалма.

Оказалось, что существовало и французское его переложение, распространявшееся в Париже и направленное против короля.

Екатерина стала «реакционером поневоле», это была плата за прежний ее политический идеализм, когда императрице казалось, что, определив допустимую меру свободы и европеизации России и проводя свои осторожные реформы, она не найдет в стране ни одного недовольного. Вдохновленные ее первыми шагами, россияне захотели большего. Защищая свою систему, Екатерина все чаще употребляла власть во зло.

Начались обыски, репрессии. Давний ее сподвижник-оппонент Н. И. Новиков, выдающийся журналист, историк, публицист и писатель, в 1792 году был арестован и без суда отправлен в Шлиссельбургскую крепость, приговоренный императорским указом к пятнадцатилетнему заключению. Позорнейшим событием екатерининского царствования были костры из книг, наполненных, по словам императрицы, «нелепыми умствованиями».

Теперь Екатерина ожесточенно боролась со словом, вопреки прежним своим заявлениям о том, что «в самодержавном государстве хотя и нетерпимы язвительные сочинения», их «не должно вменять в преступление», так как «излишняя строгость в рассуждении сего будет угнетением разума, производит невежество, отнимает охоту писать и гасит дарования ума».

Не согласившись с излишней строгостью Сената, приговорившего А. Н. Радищева к смертной казни, императрица отправляет автора «Путешествия из Петербурга в Москву» (книга была опубликована в 1790 году) в десятилетнюю сибирскую ссылку.