Любопытно: кто его писал и о чем? Обычно такого рода записям доверяется что-то очень личное, может, даже интимное, и они не предназначены для посторонних глаз. Но так захотелось прикоснуться к чужой тайне, что нашла себе оправдание: с той поры прошло столько лет, что, наверное, никто не осудит, если я его полистаю.
Начала читать. Боже, какая скукотища! Вчера и сегодня этого незнакомого мне человека были как братья-близнецы, схожие до минуты, до мелочи, до пустяка, отличавшиеся разве только показаниями термометра. Ну прямо День сурка! Просыпался человек, привычно смотрел на градусник, иногда выходил гулять и все время прислушивался к собственному организму, как к старому, вконец разбитому автомобилю, у которого и мощность уже не та, и запчастей к нему не продают, а ездить надо, пока работает мотор.
Как порой, включив разрекламированный, но не очень удачный фильм, смотришь его по инерции, надеясь хотя бы к финальным кадрам понять, в чем соль и суть, так и здесь, несмотря на поднимавшееся раздражение, решила все же дочитать. А вдруг истина, ответ на вечное «зачем» в следующей записи? И так строчка за строчкой, страница за страницей…
Дочитала. Задумалась. А ведь эти незатейливые и банальные на первый взгляд записи по большому счету о нас. О том, что и многие из нас, современных, деловых и не очень, энергичных или инфантильных, образованных или имеющих диплом, а главное — еще не таких старых физически, живет точно так же, как автор этого дневника, — уже не замечая бега по кругу… День за днем, день за днем… Пока смерть не остановит этого ставшего бессмысленным бега…
Захотелось узнать, а кем был тот человек? Как прожил все предыдущие дни и годы до этих двух описанных месяцев его бытия? Что заставило его мир сузиться до размеров аптечной склянки и цифр на термометре за окном? Только ли старость и естественная телесная и духовная дряхлость тому причиной? Отчего в его дневниковых записях нет ни единой о близких, друзьях, тех, кто его окружал? Почему так закрыт он от самого себя? Разве никого не любил он в своей жизни? Не терял? И был ли дорог кому-то сам? Ему нечего и некого вспомнить — пусть даже и дурным словом? И для чего так педантичен он в своих сводках, словно половину жизни прослужил на метеостанции: температура, ветер, осадки… Ведь вряд ли о погоде он говорил потому, что нечего было сказать обо всем прочем…
И почему только лишь в паре мест приоткрылась его одинокая, усталая душа — ностальгией по деревне, откуда, наверное, он родом, по праздникам из той, прошлой жизни да упоминанием о ране, полученной, скорее всего, в войну…
Интересно, для кого всё это писалось, и думал ли автор, «графоманствуя», что потом, спустя многие годы, кто-то станет читать эти «мемуары». Или верно, что творчество, даже такого рода, часто — сублимация одиночества. Значит, человек был одинок настолько катастрофически, что единственным, с кем он мог поговорить о прошедшем дне, — был его дневник…
Упаси нас Бог от такого одиночества!