О видах на урожай, альфа-самцах и кусочке счастья (сборник)

30 января 1984 года, понедельник. Утром подал заявку на вызов врача. Во второй половине дня пришел врач, прослушал, выписал рецепт. Но то, что было надо, в аптеке нет, а что принесли — ничего не помогает. Кашель продолжает по-прежнему колотить, боли от него стали усиливаться, ночью совершенно не сплю.

…

1 февраля 1984 года, среда. Болезнь еще больше обострилась после непрерывного сухого кашля внутри, возможно, лопнул сосуд, а может, открылась рана, и вместе с мокротами выходит кровь, а кашель стал еще более болезненным и совершенно лишил меня ночного покоя, сна нет, забыл о нем, как заболел. Невозможно даже лежать на койке. Скорого выздоровления пока не вижу, а как надоело болеть… Да и выкарабкаюсь ли вообще?

Это была последняя запись.

Сережка ольховая…

«Летчики не погибают, они уходят на небо.

Говорят, Всевышний собирает там лучших из лучших.

Не по должности и званию, а по призванию»[2]

Есть такие песни, под которые мужчинам порой хочется застрелиться, а женщинам плакать… Они рвут душу, обнажают ее, делают беззащитной, как черный кружок мишени. Вот и эта, услышанная еще утром, привязалась и вертится, вертится в голове весь день. Звучит внутри меня, прорываясь наружу отдельными нотками и обрывками слов. Тревожит. Волнует сердце. Отчего оно так щемит? Почему ему стало вдруг так больно? Ведь это песня, просто песня…

«Сережка ольховая, легкая, словно пуховая…»

…Сережка, Сергей… Мы познакомились, когда нам было по пятнадцать. В тот год в городе открыли математический класс, куда собрали ребят и девчонок из разных школ. Сергей, высокий, чуть сутуловатый, с волнистыми темно-русыми волосами, серьезный и очень скромный, стал моим одноклассником, своим парнем, хотя ничего для этого не делал. Немногословный, по-мужски сдержанный. В нем чувствовалась надежность, основательность — на такого человека даже тогда, в наивной юности, хотелось опереться, пусть и совершенно неосознанно.

Два года мы вместе учились, собирали хлопок осенью, ходили на субботники, общались на редких классных вечеринках по праздникам… Удивительно, пытаюсь сейчас вспомнить что-то яркое, связанное с Сережей. И не могу. Он был почти незаметен. Учился хорошо, как и все. Был силен в точных науках. Отвечал на уроках уверенно и с достоинством, без присущего иным отличникам артистического жонглирования знаниями. В нем такого не было. Он не хотел казаться кем-то другим, кем не был. И это подкупало.

Мне Сергей очень нравился. Не скажу, что влюбилась в него. Разве что самую малость. К нему неудержимо тянуло. Наверное, больше как к другу, товарищу, чуточку брату. Я немножко завидовала своей подруге, однокласснице и моей соседке, у которой с Сережей сложились более романтичные отношения. Он приходил к ней иногда вечерами, и они сидели на скамейке у дома, может быть, держались за руки, может, целовались. Мне они казались почти женихом и невестой. Смешно теперь вспоминать… Какое там «тили-тили-тесто…». Первое чувство, симпатия — не больше. Всё было невинно и возвышенно-чисто.

«И мы переходим

в какое-то новое качество

и вдаль отплываем

к неведомой новой земле,

и не замечаем,

что начали странно покачиваться

на новой воде

и совсем на другом корабле»[3].

Выпускной, встреча восхода солнца всем классом и… разлетелись кто куда. Я отправилась на берега Невы. В первый год недобрала баллов в университет. Возвращаться домой было стыдно. Поступила на подготовительные курсы и устроилась на работу. Про Сергея подруга написала, что он пошел в летное училище. Надо же, а я и не знала, что он хотел стать военным. Да и что я, да и все мы, по сути, о нем знали?

Примерно через год после окончания школы я написала ему, вложив в конверт свою фотографию. Округлившаяся мордашка, короткая стрижка… Ответил, что даже не узнал меня сразу, и огорчился, что я отрезала свою косу, а она у меня была ниже пояса. Нашел о чем горевать! Да мы же уже взрослые, у нас самостоятельная жизнь, в которой сами решаем, где учиться и работать, как одеваться, с кем дружить… Мы ведь уже на «совсем другом корабле»…

«Сережка ольховая