О войне. Избранное

Автор нового взгляда на взаимосвязь войны и политики, Клаузевиц в процессе его оценки и встраивания в идеологизированные концепции был окружен и политическим «орнаментом». Разве мог Ленин быть согласен с мракобесом, юнкером или человеконенавистником, ставшим автором идеи тотальной войны? Разумеется, нет, а потому Клаузевиц стал не только идейным создателем прусской новой армии, но жертвой постнаполеоновской реакции. Вряд ли он сам полагал себя жертвой, но и не мог не понимать, что при сложившейся после 1815 г. политической конъюнктуре, – девизом которой была оценка Бурбонам – «они ничего не забыли и ничему не научились», – дальнейшие его усилия по развитию военной мощи Пруссии не могут не казаться излишними, а потому он довольствовался той ролью, что ему оставили, и здесь проявив себя как истинный стратег, а не стяжатель. Может быть, именно поэтому он и способен был писать на темы геополитики тогда, когда Венский порядок, казалось, уничтожил своим балансом всякую к тому необходимость. Судьба отвела ему всего 51 год, а ведь Клаузевиц и не думал о завершении карьеры, он ждал новых войн, потрясений, перераспределения итогов Венского конгресса. Вероятно, он многое мог бы сказать о последствиях сворачивания проведенных в разгромленной Наполеоном Пруссии реформ, сказавшихся уже в 1848 г. Однако он не дожил до первой репетиции мировой революции, а потому его наследие воплощали во славу Пруссии и объединения Германии другие. Первое место среди них занимает Г. фон Мольтке, датский офицер, учившийся в Берлинском военном училище, когда там директорствовал Клаузевиц, и только начинавший карьеру офицера Генштаба, когда тот скончался.

Оценки последователей и потомков

За прошедшие два столетия можно констатировать две противоположные тенденции: 1) либо постоянные попытки поставить автора трактата «О войне» в длинную вереницу «виновных», милитаристов, доведя до преемственности и завершенности убеждение в неискоренимой германской агрессии, либо 2) столь же упорные усилия его оправдать, вычеркивая из перечисления вместе с теми, кто безусловно стремился к тому, чтобы считать Клаузевица своим учителем, и последовательно утверждал, что свои победы (в 1870, 1914, 1940-м и т. д.) одержал именно по его лекалам. В этом случае Клаузевица оправдывают за счет более упорных обвинений других[4]. И это касается отнюдь не только советской или постсоветской традиции, но и зарубежных специалистов, в том числе и германских. Последние после Второй мировой войны, разумеется, активно занимаются и обличением агрессии со стороны Второго и Третьего рейхов, выступая едва ли не пионерами в идее о преемственности между ними и находя массу последовательных этапов в развитии замыслов, ставших для миллионов людей роковыми[5]. Редко когда анализ стратегии и манеры действий вермахта, да и его предшественников, обходится без упоминания Клаузевица: от его бесспорных почитателей Мольтке-старшего и Шлиффена, авторов планов молниеносной войны, через исследования страшной «верденской мясорубки» Э. Фалькенгайна и наступления Людендорфа в 1918-м, с обильными ссылками на публицистику автора «В стальных грозах» Э. Юнгера, авторы всегда успешно доводят логику повествования до зверств советско-германского фронта. Сталинская установка относительно Клаузевица тоже была предельно конкретна: Клаузевиц – идеолог фашистской агрессии[6]. Разумеется, в аргументах недостатка не было. С другой стороны, всякую идею можно довести до злоупотребления ею. Знаменитый русский и советский историк Е.В. Тарле, автор одной из лучших биографий Наполеона, призванный профессионально оформить указание «сверху», вполне понимал истинное положение дел, но, уже отбыв одну ссылку, спорить с официальной позицией не рисковал. Дискутировать со Сталиным, со свойственной тому безапелляционностью суждений считавшим, что Клаузевиц устарел, что его труд из эпохи «мануфактурной войны», не приходилось…