О волшебной сказке

Итак, я один из тех, к кому обращался Эндрю Ланг, так как родился примерно в то же время, что и «Зеленая книга Сказок» — ребенок из тех, для кого, как он думал, волшебная сказка представляет эквивалент взрослого романа, и о которых он говорил: «Их вкусы остались такими же, как вкусы их диких доисторических предков, живших тысячи лет тому назад. И они, кажется любили волшебные сказки больше, чем историю, поэзию, географию или арифметику». note 20 Но много ли мы знаем на самом деле об этих «диких предках», кроме того, что они не были дикими? Наши волшебные сказки, какие бы действительно волшебные элементы в них ни присутствовали, конечно же, не те же самые волшебные сказки, что были у них. Так же, если считать, что у нас есть волшебные сказки, потому что они были у них, тогда, возможно, у нас есть история, география, поэзия и арифметика именно потому, что они любили их тоже в том виде, в каком они у них были, и настолько, насколько они уже успели разделить на разные направления свой великий интерес ко всему на свете. Что же до детей сегодняшнего дня, то слова Ланга не совпадают с моими воспоминаниями или с моим опытом общения с детьми. Ланг мог ошибаться в отношении тех детей, которых он знал, но если и нет, то в любом случае дети значительно различаются, даже внутри узких границ Британии, и такое обобщение, которое трактует их как класс (не обращая внимания на их индивидуальные способности, влияние страны, в которой они живут, их воспитание) будет обманчивым. У меня не было какого-то специального «желания поверить». Я хотел знать. Доверие к сказке зависело от того, как она приходила ко мне, рассказываемая старшими, или автором, или от присущего ей тона и духа сказки. Но я не могу вспомнить ни одного случая, когда удовольствие от сказки могло бы зависеть от веры в то, что такие вещи происходили или могли происходить в «действительности». Волшебные сказки простобыли связаны в первую очередь не с возможностью, но с желательностью. если они пробуждали желание, удовлетворяя его пока не делали его часто невыносимым, они добивались успеха. Не стоит здесь говорить об этомболее подробно, поскольку я собираюсь позже сказать что-нибудь об этом желании, смеси многих составляющих, как универсальных, так и присущих только современному человеку (включая современных детей) или даже определенным типам людей. У меня не было никакого желания попасть в такие приключения, как сновидения, подобно Алисе, и рассказ о них просто забавляет меня. Немного было у меня желания искать зарытые сокровища или сражаться с пиратами, и «Остров сокровищ» оставлял меня равнодушным. Краснокожие индейцы были интереснее: у них были луки и стрелы (у меня было и до сих пор остается так и не удовлетворенное желание научиться хорошо стрелять из лука), и странные языки, и намеки на древние традиции и способ жизни, и, самое главное, были в этих историях леса. Но земля Мерлина и Артура была еще лучше, а лучше всех были безымянные Норвежцы Сигурда из Вольсунгов и князь драконов. Такие страны я хотел превыше всего. Я никогда не считал, что драконы — явления того же порядка, что и лошади. не только потому, что лошадей я видел каждый день, но никогда не видел даже следа чудовища. note 21 Драконы прямо на себе носили марку «Сделано в Фаерии». В каком бы мире они ни существовали, это был Другой Мир. Фантазия — создание или возможность взглянуть на Другой Мир — это было сердцем желаний Фаерии. Я глубоко желал существования драконов. Конечно, я в своем робком теле вовсе не хотел иметь драконов по соседству, проникших в мой относительно безопасный мир, в котором можно было, например, читать сказки в мирном, свободном от страха настроении. note 22 Но мир, который содержит даже только образ Фафнира, богаче и прекраснее, какой бы опасности это ни стоило. Житель тихой и плодородной равнины может слушать о непроходимых лесах и бездонных морях, и хранить их в своем сердце. Потому что сердце твердо, тогда как тело ранимо.