«О, возлюбленная моя!». Письма жене

Как же плохо болеть, особенно такой дрянью, как ангина. Голова дурная, в горло будто песка насыпали, в ногах слабость. Чувствую себя развалиной и невероятно злюсь. Мне всегда очень неприятно отменять выступления. Люди надеялись, ждали, а я их подвел. Пускай и не по своей воле, а из-за болезни, но все равно подвел. Мне неловко. Звонил Савицкий, но я не смог объясниться с ним по телефону, он будет перезванивать вечером. Мне кажется, что он подумал, будто я пьян. А что еще можно подумать, если человек не говорит, а хрипит и мычит в трубку. Значит, пойдут новые сплетни обо мне. Ты же знаешь Савицкого, у него язык как метла.

Я написал: «Как плохо болеть», но на самом деле должен был написать: «Как хорошо болеть, когда обо мне так заботятся». Знаешь, милая, сегодня утром мне захотелось поблагодарить тебя за ту заботу, которой ты меня окружила, но я могу только мычать и жестикулировать. Поэтому я решил написать тебе это письмо. Возможно, я буду спать, когда ты вернешься домой, а письмо будет лежать на тумбочке, и ты его сразу увидишь.

Спасибо тебе, дорогая моя, за все, что ты для меня делаешь! Спасибо! Спасибо! Спасибо! Если я напишу это слово тысячу раз, то и тогда не передам всей моей благодарности и всей моей признательности. Спасибо тебе за все, драгоценная моя! Люблю тебя безмерно. Вот это я и хотел тебе сказать. Вот это хочу говорить каждый день. Ну а когда не могу говорить, то буду писать.

Люблю! Люблю! Люблю тебя, драгоценная моя Аида!

Пока писал письмо, подумал о таком вот опыте. Что, если во время хождения по залу ты будешь просто молча останавливаться возле кого-то из зрителей и класть руку ему на плечо. Не говоря ни слова, чтобы зрители не подозревали, будто ты передаешь мне информацию с помощью слов. Нет, ты просто молча остановишься и положишь руку, а я буду сидеть спиной к залу, да еще и с повязкой на глазах. Знаю, что ты сразу скажешь. Ты скажешь, что это не зрелищно. Словесное общение между нами задает темп, создает определенный настрой. Кроме того, в больших залах многим не будет видно, около кого ты остановилась… А что, если сделать так — выбрать полтора десятка добровольцев (разумеется, уже после того, как я отвернусь), вывести их на сцену и усадить лицо к зрителям, чтобы все их видели? Как тебе эта идея? В таком случае всем все будет видно. Пятнадцать или двадцать человек на сцене, ты молча останавливаешься, я говорю, около кого ты остановилась. Выбор участников опыта поручим самим зрителям. Ты будешь наблюдать только за тем, чтобы все шло своим ходом, а они пусть выбирают. Таким образом мы полностью сможем устранить подозрения в обмане. Более того — в этом опыте вместе с тобой может работать доброволец из зала. Пусть доброволец тоже выберет одного или двух зрителей, и я расскажу о них. Больше нельзя, потому что с посторонними ассистентами я долго работать не смогу, но одного-двух можно вытерпеть. Вот такой опыт не сможет повторить никто из моих подражателей. Это будет телепатия в чистом виде. В чистейшем!

На этом заканчиваю, потому что глаза слипаются.

Люблю тебя.

Твой В.

22 июля 1956 года

Здравствуй, дорогая моя женушка!

Ирочка то и дело упрекает меня за то, что я отпустил тебя одну. Ты же знаешь нашу милую Ирочку — если что-то не укладывается в ее представление о том, как все должно быть, то она постоянно говорит об этом. Я уже объяснял, что не хочу мешать твоей встрече с подругой детства, что вам и без меня хорошо, точнее — без меня вам хорошо, а я бы был лишним и только мешал бы вам. Ты там своя, а я совершенно чужой, никому не знакомый человек. Но Ирочка только фыркает и качает головой: «Замужняя женщина должна ездить в гости только с мужем. Пусть и к подругам детства». Поняв, что мои объяснения ничего не изменят, я попросту перестал обращать внимания на Ирочкино ворчание. Пускай ворчит сколько хочет.

Я скучаю без тебя, но мысль об этом не должна отравлять тебе отдых. Отдыхай как следует, драгоценная моя, отдыхай так, чтобы как следует устать от отдыха.

Завидую тебе, дорогая моя, завидую так, как никогда не завидовал. Ты же знаешь, что зависть не относится к числу моих «добродетелей». Я и сам бы не отказался окунуться в свое детство, побродить с кем-то из приятелей того времени по Гуре-Кальварии. Это все равно что потрогать рукой давно ушедшее время. О, как бы я хотел испытать такое удовольствие! Но я могу сделать это только в мыслях. Гура стоит, но в ней нет ни одного человека из тех, кого я знал. Если я попробую пройтись по улицам моего детства, то умру там же на месте, потому что сердце мое не сможет выдержать переживаний. Я и здесь стараюсь вспоминать обо всем этом пореже. Вот видишь, сейчас вспомнил — и рука уже начала дрожать. Но иногда так хочется почувствовать себя ребенком… Все! Дальше не буду об этом! Прочь, мрачные мысли! Сегодня четырнадцатое ава, а не девятое!