«О, возлюбленная моя!». Письма жене

Пусть тебя не пугают страшные слова «реанимационное отделение», драгоценная моя! Я здесь только потому, что за мной хотят пристально наблюдать два-три дня. У меня все в порядке, я чувствую себя хорошо, настолько хорошо, насколько это возможно в моем состоянии, но мне пока что не разрешают вставать и постоянно ставят капельницы. Ужасно нудное занятие — лежать под капельницей, скажу я тебе. Но повторяю, что ничего страшного нет. Доктора скажут тебе то же самое, но ты можешь им не поверить. Поверь мне. Клянусь тебе, что конец праздника я проведу дома[102]. Кроме сердца, докторов беспокоят мои легкие, но я знаю, что и с легкими тоже все в порядке. Пусть не в полном, но более-менее все хорошо. Не волнуйся, драгоценная моя, умоляю тебя. Нет никаких поводов для волнения. Мне, в конце концов, пятьдесят семь лет (как славно мы отпраздновали мой день рождения, всегда хорошо, но в этом году особенно!), так вот, возраст у меня солидный, вдобавок то, что мне пришлось пережить, порядком потрепало мой организм. Каждый день пути из Польши в Советский Союз можно считать за год. Но не беспокойся, любимая моя, твой муж еще бодр и полон сил. Ты хочешь доказательств? Пожалуйста — смотри, какое длинное письмо пишу я и как четок мой почерк. Разве это почерк ослабленного болезнью человека?

Теперь о деле. Драгоценная моя, меня беспокоит судьба моего архива. Ночью, когда я лежал под очередной капельницей, меня вдруг охватило сильное беспокойство по поводу моих бумаг. А беспокойство такого рода никогда не бывает напрасным, я в этом давно убедился. Моему архиву опасность угрожает с трех сторон. Мои враги-«разоблачители» хотели бы уничтожить его, чтобы после меня не осталось бы никакой памяти. Те, кто пытается подражать мне, могут надеяться найти в моих бумагах что-то полезное. Много полезного! Эти наивные прохиндеи (да, дорогая моя, прохиндеи тоже могут быть наивными и недалекими) тоже не верят в то, что у меня есть особый дар. Они убеждены, будто я владею изощренными способами обмана публики. Третью, и самую сильную опасность представляют те, кого я не хочу называть, потому что тебе и так все ясно. Им нечего опасаться, но из предосторожности многое может быть сделано.

Больница оказала на меня удивительное действие. Или все дело было в капельнице? Когда смотрю на то, как капли падают одна за другой, впадаю в состояние невероятной отрешенности. Редко бывает так, что я вижу свое будущее столь же ясно, как и чужое. Для этого, как тебе известно, нужна особая концентрация усилий и отрешенность. Свое можно увидеть лишь в том случае, если получится посмотреть на самого себя словно со стороны. Прошедшая ночь была одной из самых богатых на видения ночей в моей жизни. Я даже испугался — уж не последняя ли это ночь в моей жизни? Но увидел, что, слава Богу, далеко не последняя, но на эту тему прошу тебя мне вопросов никогда не задавать, любимая моя. Есть знание, которое может быть только моим и ничьим больше.