О времени, о душе и всяческой суете

Если бы не боль в шее, напоминавшая о страшном конце, который ждет его, случись ему раскрыть свою личность, он бы незамедлительно отправился исследовать город. Конечно, сделай он это, то, когда наступило бы время возвращаться, он мог бы очутиться вне таинственного энергетического поля, отвечавшего за его присутствие здесь и возвращение в тысяча девятьсот сорок четвертый – об этом он узнал от Калькгавера, покидая замок…

Нет, он не смел. Он должен подыгрывать, хотя бы ради того, чтобы потом доложить, что в будущем что-то пошло совсем не так, как надо.

– Сигаретку? – предложил юноша по имени Пауль, протягивая картонную выдвижную пачку.

– Спасибо, не курю, – сквозь зубы ответил генерал, и юноша убрал пачку в карман, но Вентшлер, внимательно искавший какие-нибудь зацепки или намеки об этом ужасающем будущем, успел заметить на ней этикетку с изображением бородатого моряка в спасательном круге и надписью: «Плейерз Экспорт». По-английски…

Его мысли отправились в очередной крутой вираж. Где же портрет Гитлера, который должен быть в подобной комнате? Ни единого признака, ни намека на славу Рейха! Газет поблизости не было – он бы жадно ухватился за них, – и книг совсем немного, в основном толстые тома репродукций предметов искусства в роскошном переплете и справочники антикварных коллекций.

Стакан воды генералу подали на серебряном подносе. Дружелюбный Фойерштайн весело болтал, явно желая приободрить незнакомого гостя. Сразу стало ясно, что он продает objets d’art[44] и рассчитывает, что все вокруг разделяют его страсть к ним. Преданность прошлому просматривалась повсюду: в комнате не было ничего хотя бы отдаленного «современного», не считая телевизора и радиограмма, но даже они были замаскированы под антиквариат.

Надо же, какая чудовищная неудача! Очутиться здесь, упустив уникальный шанс собрать информацию и доложить обо всем Калькгаверу, а через него – фюреру!

Но надо максимально использовать малейшие намеки и зацепки, и вот ему как раз выпал такой шанс. Фойерштайн указал Вентшлеру на, казалось бы, совершенно обыкновенную вазу для цветов на низеньком столике с мраморной столешницей.

– Одно из моих последних приобретений, – хвастался он. – Взял за гроши! Предметы двадцатых годов скоро снова войдут в моду, уж поверьте. Не возраст превращает вещь из предмета обихода в ценную покупку, а то, сколько экземпляров осталось, а подобные вещи, естественно, разбивали миллионами.

Воспользовавшись представившейся возможностью, Вентшлер спросил:

– А сколько же лет этой вазе?

Надежда выяснить, какой сейчас год, о чем нельзя было спрашивать напрямую, чтобы не выдать свою личность, тут же оказалась разбита.

– На ней написано, что она создана в тысяча девятьсот двадцать восьмом. – Фойерштайн пожал плечами и, встретившись взглядом с дворецким Францем, продолжал: – А, вижу, подали ужин. Герр Шмидт, не составите компанию моей жене?

Двойные двери в дальнем конце вестибюля отворились, представив взору накрытый стол, дорогое серебро и хрусталь, незажженные свечи, хлеб любопытной плетеной формы и графины с вином. В углу рядом с заставленным кушаньями сервантом ожидала миловидная девушка в платье горничной, снова блондинка.

Вентшлер в немом оцепенении позволил фрау Фойерштайн взять его за руку и проводить к месту в конце стола с правой стороны. Остальные гости последовали за ними и встали за стульями. Горничная подала хозяйке зажженный вощеный фитиль, и та поочередно зажгла каждую свечу. Всего их было семь. Затем погасили электрическое освещение.

Фойерштайн налил бокал вина, встал во главе стола и тепло произнес:

– Конечно, в наше время ритуалы целиком уже не соблюдаются! Но… «Да покинут все сердца меланхолия и страсть, рожденные из тоски и желчи!»

Он пригубил вино, подняв бокал в честь собравшихся, а затем все сели и сразу окунулись в оживленную беседу – все, кроме Вентшлера. Подали паштет из печени с сельдереем и оливками и маленькие хрустящие крекеры. Паштет был вкусный, но чересчур жирный, и он заставил себя высказать мнение хозяйке, которая разговаривала с чернокожим мужчиной, сидевшим по другую сторону от нее.

Улыбаясь, оба ждали, когда он скажет еще что-нибудь.

– А… – Ему в голову пришла безопасная уловка. – А как дела в вашей части света?

– Сейчас очень хорошо, – ответил Сикелоле. – Одно время было трудновато, пока буры не пошли на компромисс, но сейчас запустили программу всеобщего образования, и все весьма довольны. Между прочим, я читаю лекции по моральной философии в Кейптаунском университете.

О таком предмете, как моральная философия, генерал не знал ровным счетом ничего. Не разбирался он и в архитектуре – сфере деятельности ирландки, сидевшей справа от него, – и в психопатологии, на которой специализировалась фрау Дасс, соседка Сикелоле слева. Похоже, она работала консультантом в психиатрической лечебнице. Это совершенно противоречило убеждениям Вентшлера, считавшего, что сумасшедших нужно ликвидировать, если нельзя их заставить выполнять полезные работы.