Читаем О времени, о душе и всяческой суете полностью

О времени, о душе и всяческой суете

– Я сделал так, что, когда цезарь в следующий раз отправится в амфитеатр, – прошептал он, – столб под его ложей будет расшатан. А затем его сшибет преднамеренно напуганный слон. Если Метелла не затопчут насмерть, то лекари, которых я рекомендую, уж точно отправят его к праотцам.

– Хорошо, – сказал Аподорий. – Тогда идем со мной.

Войдя в комнату, где работал нубиец, Марк остановился как вкопанный. Все, что в ней было: горшки, банки, жаровни, – все исчезло, остался лишь небольшой столик, на котором стоял глиняный горшок с сероватой жидкостью. У Марка загорелись глаза, когда он узнал цвет жидкости, которую Аподория заставили проглотить.

Он протянул к горшку руку, но вовремя остановился.

– Нет! – прохрипел он. – Сначала ты! Отпей прежде меня – но только глоток, не больше!

– Не беспокойся, – тихо ответил Аподорий. – На сей раз я приготовил столько, что хватит больше чем на одну дозу. – Он поднес горшок к губам.

Марк внимательно следил за тем, как он медленно сделал три глотка. Глаза сенатора искали малейший признак обмана. Поставив горшок на место, нубиец оперся рукой о стол для равновесия.

– Возможно, поначалу ты ощутишь легкое головокружение, – глухо произнес он. – Вспомни: я упал в обморок после того, как меня заставили выпить при цезаре. Но ты не так стар и слаб, каковым был я.

Дышать стало легче, и он выпрямился. Убедившись, что это не трюк, и сгорая от нетерпения, сенатор схватил горшок и судорожными глотками выпил все его содержимое.

Когда он выпустил его из рук, горшок разбился. Осколки разлетелись по полу. Марк почувствовал жжение в животе. В глазах потемнело. Он попытался сосредоточиться на лице нубийца.

Сквозь приступ нахлынувшей на него боли он услышал холодный, отстраненный голос Аподория.

– Ты покойник, сенатор.

– Что? – простонал тот. – Почему?

– Я выпил эликсир – настоящий эликсир. А ты нет. В этом горшке был сильнейший яд, который мне удалось найти. Я выпил его, и я жив. Но ты умрешь.

Марк Плацид схватился за живот, как будто надеялся выжать из него яд, словно воду из губки. Но его губы и кончики пальцев уже посинели. Через мгновение он уже не мог держаться на ногах и рухнул на пол. Глаза закатились, грудь напряглась от последнего отчаянного вдоха. И он испустил дух.

– Но на Метелла это никак не повлияет, – обратился к мертвецу Аподорий. – Пока. Даже если лекари спасут его после происшествия в амфитеатре. Сенатор, я уверен, что ты достаточно умело льстил, внушая ему, что принятые тобой решения принадлежат ему. Но сам по себе… что ж, он не Цинат!

«А его падение, наверное, приведет к падению империи…» – размышлял нубиец.

Очередная волна убитых цезарей, вторжения варваров с задворок империи – о, обрушение столь мощного престола может занять столетия, но теперь оно неизбежно.

«А что потом?»

– Поживем – увидим, – пробормотал Аподорий. И, кривовато усмехнувшись, поправил себя: – Вернее, я увижу!

Он окунул палец в яд, оставшийся на осколке разбитого горшка, и вспомнил, каких усилий ему стоило создать зелье точно такого же цвета, как настоящий эликсир. Его до сих пор мутило от трех выпитых глотков. Достаточному количеству этого яда, наверное, не способна противостоять даже обретенная при помощи эликсира неуязвимость.

Поднявшись, он обратился к пустоте:

– Цинат Август, улыбаешься ли ты на том свете, глядя на это? Ты даровал мне жизнь, и я отомстил за тебя. Но Метелл превзошел тебя! Он даровал мне вечную жизнь, и за это я его уничтожил. Понимаешь, Цинат? Думаю, понимаешь. Думаю, приди я к тебе, ты прогнал бы меня. Возможно, тогда я бы оскорбился. Но теперь я знаю, почему сварил свое зелье для императора, а не для себя.

Он смотрел на яд в разбитом горшке, но не видел его. Он думал об ожидающих его бесконечных столетиях и чувствовал, как внутри все холодеет.

– Что бы мне сварить в следующий раз? – проговорил он. – Это? Или предыдущее?

Тучное тело покойного сенатора не ответило ему. Однако его губы уже искривились в язвительной усмешке, известной, как «маска Гиппократа».