О всех созданиях – больших и малых

Больше мне не требовалось устало вылезать из машины каждые полмили, чтобы выскребать замерзшее стекло. Я с наслаждением смотрел вперед через два безупречно чистых полукружья шириной около восьми дюймов и любовался пейзажами, развертывающимися передо мной, словно на киноэкране. Серые каменные деревенские дома, безмолвные, скрытые под пушистыми белыми накидками; гнущиеся под бременем снега ветви придорожных деревьев.

Я так упивался всем этим, что не сразу заметил, как заныли пальцы на ногах. В дни до появления в автомобилях отопителей замерзающие ноги были правилом, особенно потому, что сквозь дырки в полу можно было видеть, как внизу мелькает асфальт. К концу долгих поездок ноги причиняли мне нестерпимые мучения. То же произошло и теперь, когда я вылез из машины у подножия Пайк-Эджа. Отчаянно ныли и пальцы на руках. Чтобы согреться, я притопывал ногами и похлопывал руками бока.

Снегоочистители даже не попытались расчистить боковую дорогу, уводившую вверх, а затем спускавшуюся в долину за гребнем. Заполнявшая ее от стенки до стенки начинка кремового оттенка недвусмысленно объявляла: «Пути наверх тебе здесь нет!» Эта равнодушная категоричность была мне так знакома! Но, даже расстроившись, я с обычным восхищением созерцал творения ветра, созданные за ночь, – безупречно ровные волнистые складки, переходящие в тончайшие сужения, глубокие ложбины с краями, как будто обрезанными бритвой, уходящие в небо обрывы с почти прозрачными, словно кружевными карнизами.

Вскинув на спину рюкзак, я почувствовал радостное возбуждение. Кожаная куртка застегнута до самого горла, ноги внутри резиновых сапог облачены в две пары теплых носков – я был готов для любых испытаний. Конечно, мне чудилось, что в образе преданного своей профессии молодого ветеринара, преодолевающего с магическими панацеями на спине все препятствия, чтобы спасти беспомощное животное, есть нечто доблестное, эдакая благородная лихая смелость.

Я постоял, глядя на холм, с холодной четкостью вздымавшийся к сумрачному небу. Замерзшую речку, луга, неподвижные деревья окутывала выжидательная тишина. И я зашагал по боковой дороге.

Шел я довольно быстро. Сначала по мосту через белую, безмолвную речку, а потом вверх, вверх, вверх, выбирая путь между сугробами на почти невидимой дороге, извивающейся под обрывами. Несмотря на холод, спина у меня, когда я добрался до гребня, была мокрая от пота.

Я огляделся. Мне несколько раз доводилось побывать тут в июне и в июле: ласковый солнечный свет, запах нагретой травы, а из долины внизу веяло ароматом цветов и сосновой смолы. Однако теперь было трудно связать улыбающийся пейзаж прошедшего лета с этой унылой снежной пустыней.

Плоская вершина холма, летом заросшая вереском, теперь простиралась белой бесконечностью до горизонта, смыкаясь с небом, нависающим как темное одеяло. Я увидел ферму в ее долине, и она тоже казалась совсем другой, чем летом: маленькой, далекой, словно рисунок углем на фоне могучих белых холмов за ней. Сосновый лес выглядел как черные мазки по склонам… Да, это был совсем иной, почти незнакомый пейзаж.

Дорога просматривалась лишь кое-где – стенки почти на всем своем протяжении были занесены с верхом, зато ферма была видна хорошо отовсюду. Я прошел по направлению к ней примерно полмили, как вдруг внезапно порыв ветра взвихрил облако снежных кристаллов. На несколько секунд я оказался отрезанным от всего мира. Ферма, склоны исчезли, и меня охватило чувство неизбывного одиночества, но тут облако рассеялось.

Идти по глубокому снегу было очень нелегко, а в сугробах мои резиновые сапоги проваливались по самый верх. Но я упрямо шел, наклоняя голову, и до каменных строений оставалось уже лишь несколько сотен ярдов. Я как раз подумал, что все обошлось без особых неприятностей, и тут, взглянув вверх, увидел, что на меня спускается колышущаяся завеса из миллионов черных точек. Я ускорил шаги и, прежде чем вокруг закружила вьюга, успел точно зафиксировать направление на ферму. Но после десяти минут спотыкания и скольжения понял, что прошел мимо. Я направлялся к дому, который существовал только в моем воображении.

Я постоял, вновь ощущая страшное одиночество отрезанности от мира. Решив, что я забрал слишком влево, и с трудом переведя дух, я повернул вправо, но вскоре понял, что опять иду не туда. Я начал проваливаться в снег чуть не по плечи и вспомнил, что земля тут была вся в торфяных ямах.

Продолжая брести, я убеждал себя в нелепости происходящего. Топящийся очаг Пайк-хауса где-то совсем близко – я же все-таки не на Северном полюсе! Но тут мне вспомнилось огромное пустое пространство за фермой, и я с трудом подавил панический страх.

Холод, несущий онемение, уничтожил всякое понятие о времени. Скоро я полностью утратил представление о том, как долго я проваливаюсь в ямы и выбираюсь из них. Но твердо знал, что с каждым разом выбираться становилось все трудней. И нарастал соблазн просто сесть, отдохнуть, даже поспать; было что-то гипнотическое в том, как пушистые хлопья бесшумно ложились на мою кожу и залепляли закрытые глаза.