О всех созданиях – больших и малых

– Да, мой дорогой, по вашей. Та самая корова с легкой тимпанией рубца. Фермер сам пользовал ее бог знает сколько времени. Сегодня пинта льняного масла, завтра сода с имбирем, а затем в четыре часа утра он решает, что настало время обратиться к ветеринару. Когда же я указал, что можно было бы спокойно подождать несколько часов, он заявил, что мистер Хэрриот велел ему звонить не стесняясь: он, дескать, приедет в любое время, днем или ночью. – Зигфрид постучал по крутому яйцу так, словно разбить скорлупу было ему не по силам. – Ну разумеется, добросовестность и усердие – прекрасные вещи, но если можно было тянуть несколько дней, так уж можно подождать до утра. Вы их балуете, Джеймс, а расхлебывать должен я. Мне надоело, что меня поднимают с постели по пустякам.

– Искренне сожалею, Зигфрид. Я же ничего подобного не хотел. Наверное, виной моя неопытность. Но если бы я не поехал на вызов, меня замучили бы опасения, что животное погибнет. А отложи я до утра, она сдохнет – как бы я тогда себя чувствовал?

– Ну и пусть, – огрызнулся Зигфрид. – Дохлая скотина – лучшее средство образумить их. В следующий раз нас вызовут сразу, только и всего.

Я запомнил этот совет и попробовал ему следовать. Неделю спустя Зигфрид сказал, что ему надо серьезно со мной поговорить.

– Джеймс, я знаю, вы не обидитесь. Но старик Самнер сегодня жаловался мне, что вчера ночью позвонил вам, а вы отказались поехать к его корове. Вы знаете, он хороший клиент и отличный человек, но он был возмущен. А нам не хотелось бы его потерять, правда?

– Но ведь это же просто хронический мастит, – сказал я. – Молоко чуть хуже свертывается, только и всего. А он ее почти неделю пичкал каким-то шарлатанским снадобьем. Ела корова прекрасно, и я подумал, что можно без всяких опасений подождать до утра.

Зигфрид отечески положил мне руку на плечо, и лицо его приняло бесконечно терпеливое выражение. Я стиснул зубы. К его взрывам нетерпения я давно привык, и они меня нисколько не раздражали, но сносить его терпеливую снисходительность было куда труднее.

– Джеймс, – сказал он мягким голосом, – в нашей профессии есть одно главное правило, перед которым все остальное отступает на задний план, и я скажу вам какое. Быть всегда наготове. Вам надо запечатлеть его в своей душе огненными буквами. – Он назидательно поднял палец. – Быть всегда наготове. Не забывайте этого, Джеймс, ни на секунду. Каковы бы ни были обстоятельства, в дождь и в жару, ночью и днем, если клиент вас вызывает, вы обязаны ехать к нему, и ехать охотно. Вот вы говорите, что причина не показалась вам срочной. Но ведь, в конце-то концов, вы полагались только на слова владельца, а он некомпетентен решать, насколько это срочный случай. Нет, дорогой мой, вы обязаны ехать. Пусть они сами пользовали животное, но ему могло вдруг стать хуже. И не забывайте, – он торжественно погрозил пальцем, – животное могло сдохнуть!

– Но, по-моему, вы говорили, что дохлая скотина – лучшее средство их образумить? – съязвил я.

– Что-что? – вопросил Зигфрид в полном изумлении. – Впервые слышу подобную чушь. Но довольно об этом. Просто впредь не забывайте: надо всегда быть наготове.

Иногда он учил меня жизни. Например, тогда, когда застал меня наклонившимся над телефонным аппаратом, который я только что разбил об пол. Я стоял, вперив взор в стену, и ругался про себя.

Зигфрид криво улыбнулся:

– Что случилось, Джеймс?

– Я только что провел десять минут в бурном разговоре с Ролсоном. Помните тот случай телячьей пневмонии? Я же столько часов возился с его телятами, поил их дорогими лекарствами. Не было ни одного случая падежа. А теперь ему не нравится счет, который мы ему выставили. Ни единого слова благодарности! Воистину, нет правды на земле.

Зигфрид подошел и положил руку мне на плечо. Он снова напустил на себя вид терпеливого человека.

– Дружище, – сказал он воркующе, – ну посмотрите на себя. Лицо красное, сам весь напряжен до предела. Вам следует попытаться расслабиться. Как вы думаете, почему по всей стране профессионалы оказываются на больничной койке со стенокардией или язвой желудка? Да просто потому, что они доводят себя переживаниями по поводу всякой чепухи, вот как вы сейчас. Да-да, я знаю, как все это раздражает, но вам нужно относиться к этому спокойнее. Спокойнее, Джеймс, спокойнее. Оно того не стоит, я имею в виду, что такое останется неизменным даже через сто лет.

Он прочел мне эту проповедь с безмятежной улыбкой, успокоительно похлопывая меня по плечу, как психиатр, успокаивающий буйного пациента.

Несколько дней спустя я сидел и писал этикетку для банки с вытяжным пластырем, когда Зигфрид влетел в комнату так, как будто им выстрелили из пушки. Похоже, он открыл дверь пинком ноги, потому что, отскочив от резинового упора, она чуть не ударила его по лицу. Он подбежал к столу, за которым я сидел, и начал колотить по нему ладонью. Его глаза дико горели, а лицо налилось краской.

– Я только что от этой чертовой свиньи – Холта! – заорал он.

– Вы имеете в виду Неда Холта?

– Да, именно его, будь он проклят!