Мы с полной легкостью неслись на скорости восемь-десять миль в час, когда я заметил, что фургон начинает нагонять легковушка – древний высокий экипаж с квадратным верхом, смахивавший на жестянку из-под галет на колесах, и не ей было идти на обгон даже тачки. Я полагал, что драндулет затормозит и встроится позади фургона, но нет, он продолжал обгон. А грузовик – возможно, с азартным водителем за рулем – прибавил газа, видимо превращая это в гонки.
С нарастающей тревогой я смотрел, как две машины, поравнявшись, надвигаются на нас, – до них оставалось несколько сот ярдов, а справа и слева от них не оставалось и фута свободной дороги. Конечно, драндулет должен был отстать и следовать за фургоном – ничего другого ему не оставалось, но он явно мешкал. Тристан нажал на тормоза. Сделай водитель фургона то же, драндулет, возможно, сумел бы проскочить между ними. Но через секунду я понял, что этого не произойдет: они, громыхая, надвигаются на нас, и я с бессильным ужасом приготовился к смерти от лобового столкновения.
Перед тем как зажмуриться, я успел увидеть широкую перепуганную физиономию над баранкой драндулета, затем что-то ударило в левое крыло «ровера», и раздался невыносимый скрежет.
Когда я открыл глаза, мы стояли. И никого, кроме Тристана и меня, – впереди пустое безмолвное шоссе, сворачивающее в мирную зелень холмов.
Я сидел неподвижно и слушал стук моего бешено колотящегося сердца. Потом оглянулся через плечо и увидел, как фургон на большой скорости скрылся за дальним поворотом. И еще я с интересом взглянул на лицо Тристана – никогда прежде мне не доводилось видеть такого абсолютно зеленого лица.
Через довольно долгое время, ощущая сквозняк слева, я очень осторожно поглядел туда. Обе дверцы отсутствовали – одна лежала на шоссе в нескольких ярдах позади нас, вторая повисла на одной петле и тут же на глазах у меня сорвалась с нее и загремела об асфальт со скорбным финальным звуком. Медленно, словно во сне, я вылез на шоссе и обозрел результат столкновения. Левая сторона «ровера» превратилась в искореженный металл там, где драндулет, метнувшись на обочину в последний момент, пропахал себе путь.
Тристан хлопнулся на траву, лицо у него было совсем пустое. Большая царапина, повредившая краску, могла бы ввергнуть его в панику, но подобное оглушило все его чувства. Однако состояние это длилось недолго. Он заморгал, затем его глаза сощурились, и он нащупал сигареты. Его быстрый ум уже заработал, и прочесть его мысли было совсем не трудно. Что можно сделать сейчас?
Мне после краткой оценки ситуации представлялось, что у него есть три возможных выбора. Первый, и наиболее привлекательный, – навсегда покинуть Дарроуби, эмигрировав в случае необходимости. Второй – он мог тут же отправиться на железнодорожный вокзал и сесть на поезд в Бротон, чтобы тихо пожить там у матери, пока все не образуется. Третий, о котором невозможно было даже помыслить, – он мог вернуться в Скелдейл-хаус и сказать Зигфриду, что разбил его новенький «ровер».
Обдумывая эти варианты, я обнаружил старую машину, которая врезалась в нас. Она валялась вверх колесами в кювете ярдах в пятидесяти дальше по дороге. Побежав туда, я услышал громкое кудахтанье, доносившееся изнутри драндулета, и сообразил, что день был базарный, а потому фермеры везли на рынок клетки с курами и несколько десятков яиц на продажу. Мы заглянули в окошко, и Тристан ахнул. В жиже битых яиц лежал толстяк, видимо целый и невредимый. На его лице сияла широкая умиротворяющая улыбка – вернее, насколько можно было рассмотреть за массой желтков и белка, закрывающей его физиономию, выражение его было заискивающим. Остальное внутреннее пространство заполняли мечущиеся куры, которые выбрались из разбившихся клеток и отчаянно искали выход наружу.
Толстяк, продолжая улыбаться нам со своего яичного ложа, что-то выкрикивал, но в поднятом курами содоме расслышать его было нелегко. Мне удалось уловить отдельные фразы:
– Очень сожалею… вина, безусловно, моя… я возмещу…
Слова дышали бодростью, а куры пробегали по его сияющей физиономии, и по его одежде медленно расползались потеки желтков.
Тристан, напрягшись, сумел открыть дверцу и был отброшен назад хлынувшим наружу потоком кур. Некоторые галопом унеслись вдаль, где и исчезли, их менее склонные к приключениям товарки принялись философски что-то клевать на обочине.
– Вы не ранены?! – проорал Тристан.
– Нет-нет, молодой человек. Я не пострадал. Пожалуйста, за меня не тревожьтесь. – Толстяк тщетно пытался приподняться с хлюпающей яичной массы. – Э-э-а… очень сожалею, но я заплачу что следует, не беспокойтесь.
Он протянул роняющую желтые капли руку, и мы помогли ему выбраться на шоссе. Одежда его напиталась яичной смеси, к шевелюре и усам прилипли скорлупки, но апломба он не утратил ни на йоту. Он просто излучал уверенность – ту самую уверенность, решил я, с какой попытался обогнать мчащийся фургон. Он положил руку на плечо Тристана:
– Объяснение-то самое простое, знаете ли? Мне солнце слепило глаза.