О всех созданиях – больших и малых

– Да-да, совершенно верно! – воскликнул Зигфрид, чей скудный запас терпения быстро истощался. – И если вас не затруднит, то побыстрее. У меня мало времени.

Фермерша в полной растерянности вернулась на кухню, и оттуда донесся ее взволнованный шепот. В окнах стали возникать головки детей, с любопытством разглядывавших Зигфрида, который раздраженно переминался с ноги на ногу. Наконец из двери вышла одна из дочек и робко протянула ему длинный, страшноватого вида нож. Зигфрид схватил его и провел большим пальцем по лезвию.

– Никуда не годится! – сердито крикнул он. – Разве вы не поняли, что мне нужен по-настоящему острый нож? Принесите мне точильный брусок.

Девочка кинулась на кухню, и там послышались взволнованные голоса. Прошло несколько минут, прежде чем из двери буквально вытолкнули другую девочку. Она бочком приблизилась к Зигфриду на расстояние вытянутой руки, сунула ему брусок и тут же кинулась назад к двери.

Зигфрид гордился своим умением затачивать ножи и делал это с наслаждением. Водя лезвием по бруску, он так увлекся, что даже запел. Из кухни не доносилось ни звука, и тишину нарушали только скрежет стали о брусок и немузыкальное пение. Внезапно наступала пауза – это Зигфрид пробовал лезвие, а потом скрежет и пение возобновлялись. Наконец, удовлетворенный результатом очередной пробы, он заглянул в дверь и громко крикнул:

– Где ваш муж?

Ответом было молчание, и он широкими шагами направился в кухню, помахивая сверкающим ножом. Я пошел за ним и увидел, что миссис Ситон и девочки забились в дальний угол и смотрят на него широко открытыми, испуганными глазами.

– Ну, я могу начать, – заявил он, махнув ножом в их сторону.

– Что начать? – прошептала фермерша, прижимая к себе дочек.

– Вскрытие овцы. У вас ведь сдохла овца?

Недоразумение выяснилось, и последовали извинения.

А позже Зигфрид сделал мне выговор за то, что я направил его не на ту ферму.

– Впредь будьте повнимательнее, Джеймс, – сказал он с грустной серьезностью. – Подобные промахи производят весьма неблагоприятное впечатление. Весьма.

Но я уже привык к таким поворотам на сто восемьдесят градусов. Помнится, было утро, когда Зигфрид спустился к завтраку, устало протирая покрасневшие глаза.

– Меня подняли с постели в четыре утра! – простонал он, вяло намазывая маслом ломтик поджаренного хлеба. – И хотя мне неприятно это говорить, Джеймс, но только по вашей вине.

– Как по моей? – повторил я растерянно.

– Да, мой дорогой, по вашей. Та самая корова с легкой тимпанией рубца. Фермер сам пользовал ее бог знает сколько времени. Сегодня пинта льняного масла, завтра сода с имбирем, а затем в четыре часа утра он решает, что настало время обратиться к ветеринару. Когда же я указал, что можно было бы спокойно подождать несколько часов, он заявил, что мистер Хэрриот велел ему звонить не стесняясь, – он, дескать, приедет в любое время, днем или ночью. – Зигфрид постучал по крутому яйцу так, словно разбить скорлупу было ему не по силам. – Ну разумеется, добросовестность и усердие – прекрасные вещи, но если можно было тянуть несколько дней, так уж можно подождать до утра. Вы их балуете, Джеймс, а расхлебывать должен я. Мне надоело, что меня поднимают с постели по пустякам.

– Искренне сожалею, Зигфрид. Я же ничего подобного не хотел. Наверное, виной моя неопытность. Но если бы я не поехал на вызов, меня замучили бы опасения, что животное погибнет. А отложи я до утра, она сдохнет – как бы я тогда себя чувствовал?

– Ну и пусть, – огрызнулся Зигфрид. – Дохлая скотина лучшее средство образумить их. В следующий раз нас вызовут сразу, только и всего.

Я запомнил этот совет и попробовал ему следовать. Неделю спустя Зигфрид сказал, что ему надо серьезно со мной поговорить.

– Джеймс, я знаю, вы не обидитесь. Но старик Самнер сегодня жаловался мне, что вчера ночью позвонил вам, а вы отказались поехать к его корове. Вы знаете, он хороший клиент и отличный человек, но он был возмущен. А нам не хотелось бы его потерять, правда?

– Но ведь это же просто хронический мастит, – сказал я. – Молоко чуть хуже свертывается, только и всего. А он ее почти неделю пичкал каким-то шарлатанским снадобьем. Ела корова прекрасно, и я подумал, что можно без всяких опасений подождать до утра.

Зигфрид отечески положил мне руку на плечо, и лицо его приняло бесконечно терпеливое выражение. Я стиснул зубы. К его взрывам нетерпения я давно привык, и они меня нисколько не раздражали, но сносить его терпеливую снисходительность было куда труднее.