О всех созданиях – больших и малых

Вновь я уперся ладонью во влажную мордочку, и мучительный процесс отжимания возобновился. Преодолевая мощные потуги, я невольно вспомнил, что в четыре часа утра человек редко бывает в наилучшей форме. К тому времени, когда я отодвинул голову из тазового отверстия, меня уже начала одолевать необоримая слабость — ощущение было такое, словно кто-то вынул из моей руки значительную часть костей.

На этот раз, перед тем как отпустить голову и вцепиться в ноги, я несколько секунд передохнул, но все равно опоздал. Корова с помощью точно рассчитанной потуги вышла победительницей из состязания. И голова перекрыла тесный проход в третий раз.

Ну, хватит! Тут меня осенила мысль, что и теленок, наверное, устал от этого скольжения взад-вперед. Дрожа от озноба, я прошел через холодную пустую лавку на спящую улицу и достал из машины все необходимое для местной анестезии. Восемь кубиков в эпидуральное пространство головного мозга — и корова, матка которой совершенно онемела, утратила всякий интерес к происходящему. Она даже выхватила из кормушки клок сена и принялась рассеянно жевать.

Дальше все пошло как по маслу: то, что я отодвигал, отодвигалось и не выталкивалось назад. Когда я все наладил, единственной трудностью оказалось отсутствие схваток, которые теперь только помогали бы мне. Значит, придется тянуть самому. Я ухватил одну ногу, принудил пыхтящего от мук мистера Дамблби ухватить вторую, и теленок, шедший спиной вперед, скоро был благополучно извлечен. Он успел вдохнуть изрядное количество плацентарной жидкости, но я подержал его вниз головой, и он ее выкашлял. Затем я положил его на пол коровника, он энергично потряс головой и попытался сесть.

Тут настало время вернуться за моим старым приятелем, вторым теленком. Он лежал теперь в глубине и словно бы дулся. Когда я в конце концов вытащил его наружу, он пофыркивал, дергал ногами и, казалось, собирался сказать: «Так, значит, вы все-таки решили, в какую сторону меня двигать?» И надо признать, у него были для этого все основания!

Водя полотенцем по груди, я, как всегда, с особой пронзительной радостью смотрел на двух маленьких мокрых телят, которые барахтались на полу. Мистер Дамблби растирал их пучком соломы.

— Большие для близнецов-то, — пробормотал мясник.

Даже столь умеренное одобрение меня изумило, и я подумал, что не стоит упускать случая.

— Да, отличные телята. Когда они при родах перепутываются, как сегодня, то чаще рождаются мертвыми. Хорошо, что нам удалось сохранить их живыми! — После паузы я добавил: — А знаете, эта парочка немало стоит.

Мистер Дамблби промолчал, и я не понял, попала ли стрела в цель.

Я оделся, собрал свои принадлежности и следом за ним прошел из коровника через лавку мимо огузков на крючьях, потрохов на подносах и груды свежайших сосисок. У входной двери мясник вдруг нерешительно остановился. Он словно что-то обдумывал. Вдруг он обернулся ко мне.

— Может, желаете немножко сосисок?

Я даже пошатнулся от удивления.

— Благодарю вас. С удовольствием возьму.

Каким невероятным это ни казалось, но мне удалось тронуть его сердце!

Мистер Дамблби прошествовал к сосискам, отрезал фунтовую гирлянду, быстро завернул ее в пергаментную бумагу и протянул мне.

Я смотрел на пакет, ощущал в руке его вес — и все-таки не мог поверить. И тут мной овладела недостойная мысль. Я знаю, это было нечестно — благородные порывы наверняка лишь изредка возвышали душу бедняги мясника, — но какой-то внутренний демон толкал меня подвергнуть испытанию его щедрость. Я сунул руку в карман брюк, побренчал мелочью, поглядел ему прямо в глаза и спросил:

— Так сколько же я вам должен?

Дородная фигура мистера Дамблби вдруг окаменела, и несколько секунд он простоял, не сделав ни единого движения. Повернутое ко мне лицо не выражало ничего, но подергивающаяся щека и нарастающая мука в глазах вы-давали кипевшую в нем битву. Наконец он хрипло прошептал, как будто каждое слово извлекали из него клещами:

— Два шиллинга шесть пенсов.

Я и Тристан. Попытка развеяться

Для меня стояние перед дверьми больницы в ожидании, когда у медсестер закончится дежурство, было внове, а для Тристана — привычным делом, он проводил там по нескольку вечеров в неделю. Его опыт сказывался во многих отношениях, но главным образом он проявлялся в грамотно занимаемой позиции: Тристан стоял под прикрытием козырька над входом в офис газовой компании, где на него не попадал свет уличных фонарей. Со своего места он мог видеть расположенный на другой стороне вход в больницу и длинный белый коридор, ведущий к кабинетам медсестер. Но было в его позиции и еще одно преимущество: случись Зигфриду пройти по той же улице, Тристан оставался невидимым и неуязвимым.

В половине восьмого он толкнул меня. Из дверей больницы вышли две девушки и остановились, словно поджидая кого-то. Тристан осторожно поглядел в обе стороны и только потом взял меня за руку.

— Вперед, Джим, это — они. Та, что слева, — Конни, симпатичная малышка с медными волосами.