О всех созданиях – больших и малых

Мисс Брэмли кивнула и улыбнулась от удовольствия.

— И, знаете, это всегда свидетельствует о том, что такие кошки — хорошие мышеловы.

Через неделю я повторил курс инъекций. Котята пока выглядели хорошо.

— Ну, вот и все, — сказал я. — Нам остается только ждать. Но помните: я хочу знать, каков будет результат, так что не забудьте известить меня.

Несколько месяцев я ничего не слышал от Брэмли и почти забыл о своем эксперименте, когда вдруг наткнулся на грязный конверт, видимо, сунутый под дверь моего кабинета. Это был обещанный отчет и — по-своему — образец научного мышления. В нем содержалась вся информация, которая была мне нужна, — без лишних слов и прикрас.

Письмо было написано аккуратными каракулями, и в нем говорилось: «Дарагой сэр, Те котята теперь большие кошки. Всигда ваша, Р.Брэмли».

Кровопускание циганскому пони

Я остановил машину и пожалел, что не могу запечатлеть эту картину на фотографии: травянистая обочина на изгибе дороги и вокруг костра — пятеро цыган. По-видимому, отец, мать и три маленькие дочери. Они сидели неподвижно и смотрели на меня сквозь плывущие клубы дыма ничего не выражающими глазами, а редкие снежные хлопья медленно кружили и опускались на спутанные волосы девочек. Ощущение нереальности приковало меня к сиденью, и я глядел сквозь ветровое стекло на эту картину дикого приволья, забыв, зачем я тут. Наконец я опустил стекло и спросил мужчину:

— Вы мистер Мьетт? Если не ошибаюсь, у вас заболел пони?

— Да-да! — закивал мужчина. — Он вон там! — Он говорил со странным акцентом, так что я не всегда его понимал. Встав, он направился от костра к машине — невысокий, худой, смуглый, небритый. В руке у него было что-то зажато — бумажка в десять шиллингов, которую он протянул мне как доказательство своей честности.

Цыгане, порой забредавшие в Дарроуби, особым доверием там не пользовались. В отличие от Мьеттов, появлялись они обычно летом, табор разбивали у реки и предлагали лошадей для покупки. И мы уже раза два попадали впросак: они словно бы все носили фамилию Смит, и, приехав на другой день, мы уже не заставали ни пациента, ни его владельца. По правде говоря, утром, когда я уезжал, Зигфрид заявил мне категорически: «Потребуйте вперед — и наличными!» Но он мог бы не беспокоиться — мистер Мьетт сразу же показал себя в наилучшем свете.

Я вылез из машины и пошел за ним по траве мимо ярко раскрашенного дряхлого фургона и пса на цепи — помеси колли с борзой — туда, где было привязано несколько пони и лошадей. Распознать моего пациента оказалось нетрудно. Чубарый красавчик четырех с небольшим футов в холке, со стройными крепкими ногами и явными признаками породы. Но он был в скверном состоянии. Остальные лошади прохаживались взад и вперед, с интересом косились на нас, а чубарый стоял словно изваяние.

Второго взгляда оказалось достаточно, чтобы даже издали определить, что с ним. Только острый ламинит мог заставить его так пригнуться, и, приблизившись, я понял, что затронуты все четыре копыта. Конек подвел обе задние ноги почти под живот в отчаянной попытке перенести тяжесть тела на пяточные стенки.

Я вставил термометр в прямую кишку.

— Он переел, мистер Мьетт?

— Ага. Добрался вчера до мешка с овсом! — И щуплый цыган кивнул на большой полупустой мешок у задней стенки фургона. Я по-прежнему понимал его с трудом, но он все-таки втолковал мне, что чубарый отвязался и объелся овсом. И он дал ему касторки.

Термометр показал 40°С; пульс был частым и прерывистым. Я провел ладонью по гладким дрожащим копытам, почувствовал, как ненормально они горячи, а потом взглянул на измученную морду, на раздутые ноздри, на полные ужаса глаза. Те, у кого нарывало под ногтем, могут — хотя и в слабой степени — представить себе, какие страдания испытывает лошадь, когда чувствительная основа кожи копытной стенки воспаляется и все время подвергается невыносимому давлению.

— Заставьте его пройтись, — сказал я.

Цыган схватил узду и потянул, но чубарый не пошевелился, и я взялся за узду с другой стороны.

— Попробуем вместе. В таких случаях им полезно походить.

Мы потянули, а миссис Мьетт шлепнула пони по крупу. Он сделал два-три спотыкающихся шага, но так, словно земля была накалена докрасна, и постанывал всякий раз, когда опускал копыто. Через несколько секунд он снова пригнулся и перенес вес тела на пяточные стенки.

— На это он не согласен, — сказал я, повернулся и пошел к машине.

Надо было облегчить ему боль и в первую очередь избавить от вчерашнего овса. Я достал флакон ареколина и сделал инъекцию в мышцу шеи, а потом показал хозяину, как обвязать копыта тряпками, чтобы все время смачивать их холодной водой.

Отступив на два шага, я снова оглядел чубарого. После инъекции у него обильно пошла слюна, потом он поднял хвост и очистил кишечник, но боль не уменьшилась — она могла уменьшиться, только если спадет чудовищное воспаление (если оно спадет!). Мне приходилось видеть подобные случаи, когда из-под венчика начинает сочиться сукровица, и это обычно возвещало потерю копыта, а нередко и смерть.