Потом он обернулся ко мне и предпринял жуткую попытку улыбнуться. А его глаза, нацеленные на мои лацканы, мужественно пытались подниматься дюйм за дюймом. На мимолетный миг они встретились с моими и тут же с тревогой метнулись вбок.
Он отвел меня в сторону и обратился к моей гортани. В его хриплом шепоте зазвучала улещивающая нота.
— Вот что, мистер Хэрриот, мы же с вами понимаем, что к чему. И вы не хуже меня знаете, что для страховой компании это почти и не убыток вовсе, не то что для меня. Так почему вы не можете написать, что молния ее убила??
— Даже если я знаю, что дело не в молнии?
— Так, чтоб ей, какая важность-то? Написать-то вы можете? Никто и знать не будет.
Я почесал в затылке.
— Меня, мистер Крэнфорд, беспокоит, что я буду знать.
— Вы будете знать? — в полном недоумении произнес фермер.
— Вот именно. И напрасно вы... я не могу выписать вам удостоверение на эту корову, и все тут.
Растерянность, недоверие, разочарование сменялись на лице мистера Крэнфорда.
— Ладно! Так я вот что вам скажу. Я этого так не оставлю. Поговорю с вашим хозяином насчет вас. — Он резко обернулся и показал на корову. — Никаких признаков болезней тут нет. И нечего меня за нос водить, будто причина — эти штучки в сердце. Просто вы своего дела не знаете! Не знаете даже, что это за штучки!
Джефф Мэллок извлек изо рта свою несказанную трубку.
— А я вот знаю. То самое, что я говорил. Застой в легких получается, когда молоко из молочной жилы назад в тело попадает. Добирается, значит, до сердца, ну, тут уж все. И что вы там видите, так это, значит, свернувшееся молоко. Вот оно что такое.
Крэнфорд тотчас набросился на него:
— А ты помолчи, безмозглая твоя башка! Толку от тебя, что вот от этого тут! Мою хорошую корову молния убила. Молния! — Он чуть не надорвался от последнего вопля. Потом взял себя в руки и сказал мне уже спокойно: — Вы еще обо всем этом услышите, мистер Всезнайка! А сейчас я вам только одно скажу: ноги вашей больше на моей ферме не будет!
Он повернулся и ушел своей торопливой походкой.
Я попрощался с Джеффом и устало забрался в машину. Ну, все вышло лучше некуда. Если бы труд ветеринара сводился только к лечению больных животных! Куда там! Сколько еще всяческой всячины!
Я включил мотор и уехал.
Как мы заработались
Мистер Крэнфорд не стал откладывать надолго исполнение своей угрозы. Он явился в приемную на следующий день сразу же после обеда. Мы с Зигфридом услышали бряцание дверного колокольчика, как раз когда расположились насладиться сигаретой после сытной трапезы. Мы не пошевелились, так как фермеры обычно сразу же входили, едва позвонив в дверь.
В отличие от нас собаки не отступили от своего правила. Утром они долго бегали по вересковой пустоши в холмах и только что кончили вылизывать свои миски. Усталые, с туго набитыми животами, они свалились храпящей кучей у ног Зигфрида. Больше всего на свете они жаждали десяти минут покоя и мира, однако, преданно следуя возложенному на себя долгу свирепых стражей дома, они без малейшего промедления взвились с коврика, заливаясь бешеным лаем, и ринулись в коридор.
Люди часто недоумевали, почему Зигфрид держал пять собак. И не просто держал их в доме, но брал с собой повсюду. Когда он отправлялся по вызову, его бывало трудно углядеть среди косматых голов и виляющих хвостов. И всякий, кто приближался к машине, в ужасе отшатывался, услышав свирепый лай, увидев в окошках оскаленные клыки и пылающие злобой глаза.
«Я не в силах понять, — говорил Зигфрид, ударяя кулаком по колену, — почему люди видят в собаках живые игрушки. Собаке необходимо выполнять ту или иную функцию. Сторожить, пасти овец, выслеживать и приносить дичь, быть поводырями. Но хоть убейте, не пойму, кому нужно, чтобы эти твари просто болтались в доме!»
Он постоянно провозглашал это кредо — часто из-за ширмы болтающихся ушей и высунутых языков, если сидел в машине. Его слушатель в изумлении переводил взгляд с огромного грей-хаунда на крохотного ягдтерьера, со спаниеля на уиппета и на скотчтерьера, но никто ни разу не спросил Зигфрида, зачем он держит своих собак.
По моим расчетам, свора налетела на мистера Крэнфорда на повороте коридора, и всякий человек, более слабый духом, конечно, обратился бы в бегство, но я услышал, как он упорно пролагает себе дорогу вперед. Когда он появился в дверях гостиной, то отмахивался от собак снятой шляпой. Маневр не слишком разумный, так как лай стал почти истерическим. Глаза мистера Крэнфорда выпучились, губы шевелились, но до нас не доносилось ни звука.
Зигфрид, как всегда сама учтивость, встал ему навстречу и указал на кресло. Губы у него тоже шевелились, несомненно, произнося любезные слова приветствия. Мистер Крэнфорд захлопал полами черного пальто, пронесся по ковру и опустился в кресло, как на ветку. Собаки окружили его кольцом, сели и затявкали на него. Обычно после такой бурной встречи они измученно валились на пол, но во внешности или в запахе мистера Крэнфорда им что-то не нравилось.