О всех созданиях – больших и малых

Я побрел к своей машине. Торопиться больше было некуда. И как ни удивительно, теперь, когда все погибло, мне стало легче. Охваченный каким-то невозмутимым спокойствием, я вел машину и хладнокровно прикидывал, что мне сулит будущее. Во всяком случае, министерство с позором вычеркнет меня из своих списков. Я даже начал фантазировать: быть может, для этого существует какая-то церемония — торжественнее сожжение министерского удостоверения или другой ритуал в том же духе.

Я попытался отогнать мысль, что мой последний подвиг может возмутить не только министерство. А Королевский ветеринарный колледж? Вдруг за подобные штучки человека лишают права заниматься практикой? Не исключено. И я со вкусом принялся размышлять, какие поприща остаются для меня открытыми. Мне часто казалось, что владельцы букинистических лавок должны вести весьма приятную жизнь, и теперь, серьезно взвешивая такую возможность, я решил восполнить отсутствие в Дарроуби этого очага культуры. Мне не без приятности рисовалось, как я сижу под ярусами пыльных томов, порой снимаю с полки какой-нибудь фолиант или просто гляжу на улицу из своего уютного мирка, где нет ни бланков, ни телефонных звонков, ни записок «Позв. мин.».

Въехав в Дарроуби, я не торопясь свернул к живодерне и вылез из машины у закопченного строения, из трубы которого поднимался черный дым. Отодвинув скользящую дверь, я увидел, что Джефф с удобством расположился на груде коровьих шкур, держа в окровавленных пальцах кусок яблочного пирога. И… да-да: позади него висели две половины коровьей туши, а на полу валялись легкие, кишки и другая требуха — печальные останки элитной айрширской коровы мистера Моверли.

— Здравствуйте, Джефф, — сказал я.

— Наше вам, мистер Хэрриот! — И он одарил меня безмятежной улыбкой, точно выражавшей его личность. — Вот закусываю. Всегда меня в эту пору на еду тянет! — Он с наслаждением запустил зубы в пирог.

— Да, конечно. — Я грустно оглядел разделанную тушу. Собачье мясо, да и его не так уж много. Впрочем, айрширы никогда особенно не жиреют. Мне никак не удавалось найти слова, чтобы объяснить Джеффу, что произошло, но тут он заговорил сам:

— Извиняюсь, мистер Хэрриот, только я нынче не поспел, — сказал он, беря видавшие виды кружку с чаем.

— Про что вы?

— Ну я же люблю все для вас приготовить, да только нынче вы раненько пожаловали.

Я ошеломленно уставился на него.

— Но… но ведь все готово? — Я махнул рукой на разделанную тушу.

— Да нет, это не она.

— Как не она? Значит, это не корова с фермы Моверли?

— Во-во. — Он отпил четверть кружки и утер рот. — Пришлось начать с этой. А та еще в фургоне на заднем дворе.

— Живая?!

Он как будто слегка удивился.

— А как же? Я же за нее еще не брался. Хорошая коровка, хоть и больная.

От радости я чуть не потерял сознание.

— Да она здорова, Джефф. Вы не ту корову забрали!

— Не ту? — Его ничем нельзя было поразить, но он явно ждал объяснения, и я сообщил ему, как все произошло.

Когда я кончил, его плечи подрагивали, а ясные красивые глаза на розовом лице весело блестели.

— Это же надо! — пробормотал он и продолжал посмеиваться. Мой рассказ нисколько не нарушил его душевного равновесия, и смех этот был мягким и дружеским. Пусть он съездил напрасно, а фермер переволновался — ни то ни другое его совершенно не трогало.

И глядя на Джеффа Мэллока, я в который раз подумал, что постоянная возня с заразными тушами среди смертоносных бактерий, как ничто другое, дарит человеку безмятежное внутреннее спокойствие.

— Вы съездите сменить корову? — спросил я.

— Немножко погодя. Спешить-то особо некуда. А я с едой торопиться не люблю. — Он удовлетворенно вздохнул. — Может, и вы перекусите, мистер Хэрриот? Подкрепитесь-ка маленько! — Он налил еще одну кружку, и, отломив солидный кусок пирога, протянул его мне.

— Нет… нет… э… спасибо, Джефф. Вы очень любезны, но я… спасибо… мне пора.

Он пожал плечами, улыбнулся и взял трубку, которая покоилась на овечьем черепе. Смахнув с мундштука налипшие мышечные волоконца, он чиркнул спичкой и блаженно развалился на шкурах.

— Ну, так пока до свидания. Загляните вечерком, все будет готово. — Он смежил веки, и его плечи вновь задергались. — Уж теперь-то я не промахнусь.

Пожалуй, прошло больше двадцати лет с тех пор, как я в последний раз выбраковал туберкулезную корову — туберкулез теперь большая редкость. И короткая запись «Позв. мин.» уже не леденит мне кровь, и грозные бланки, так меня травмировавшие, тихо желтеют на дне какого-то ящика.

Все это навсегда исчезло из моей жизни. Как и Чарлз Харкорт. Но его я вспоминаю каждый день, когда смотрю на маленький барометр, который все еще висит у меня над столом.

33