О западной литературе

Сам Элиот «мебельным магазином» пользовался постоянно: Данте, Шекспир, малые елизаветинцы, прославленные драматурги античности, французский поэт Лафорг (или Валери), американский прозаик Генри Джеймс, древнеиндийские Упанишады и, понятно, Библия (причем далеко не самые «зацитированные» ее книги) – в ход шло все, вперемежку и вперемешку. Отсюда и миф о чрезвычайной сложности, чрезвычайной зашифрованности поэзии Элиота (особенно – раннего); миф, к которому в наше больное постмодернизмом и нарывающее всевозможными центонами время стоит отнестись с улыбкой. Не забывая, впрочем, и о том, что английская (и староанглийская) составляющая «мебельных гарнитуров» Элиота известна у нас, естественно, куда хуже, чем в самой Англии. Но зато мы были до недавних пор – а в известной мере остаемся и по сей день – куда более начитаны. Так что не брезгуйте комментариями (в данном издании минимальными), но постарайтесь достучаться до Элиота и поверх них: скажем, высшего гуманитарного образования на это вполне должно хватить.

Элиот был новатором, но не был первопроходцем. Эта честь принадлежит Эзре Паунду («мастеру, большему чем я», в, не исключено, искренней оценке Элиота). Элиот «разбавил» чрезмерно концентрированную поэтику Паунда – и добился сравнительно широкого успеха, в котором тому было отказано судьбою. Отечественному читателю уместно предложить параллель: Хлебников – Паунд и Маяковский – Элиот, да и творческая воля Элиота (о чем уже шла речь выше) была, пожалуй, не слабее, чем у Маяковского. Да и множество совпадающих тем и мотивов – антибуржуазность, антиклерикализм, воинствующее безбожие – роднят раннего Элиота с ранним же Маяковским. Да и пришли они в поэзию, пусть и не будучи ровесниками, практически одновременно. Одновременно обозначился и экзистенциальный кризис: вот только вышли они из него по-разному – разуверившийся в социализме Маяковский покончил с собой, разуверившийся в собственном (проникнутом скепсисом) творчестве Элиот пришел к Богу.

Поворот этот обозначился в поэмах «Пепельная Среда» и «Четыре квартета»: Элиот превратился в католического поэта… и практически прекратил писать стихи. Оставшись до конца дней чрезвычайно почитаемым литератором, живым классиком, женившись за семь лет до смерти – подобно Гете – на собственной домоправительнице – хочется верить, обретя покой… Но поэтом быть перестав. Сочинив разве что шуточную «Популярную науку о кошках» (послужившую либретто для знаменитого мюзикла), написав несколько стихов на случай и четыре стихотворные драмы, в которых – на новообретенный католический лад – полемизировал с Фрейдом. Первая стихотворная драма, а точнее, трагедия – «Убийство в соборе» – исполнена еще подлинно поэтического вдохновения. И хотя именно «Пепельная Среда» и в особенности «Четыре квартета» считаются в академическом литературоведении (а сейчас в нашей охваченной новоправославным пылом интеллигентской среде тем более) вершинами его творчества, славой своей и непреходящей актуальностью стихов обязан Элиот «Пруфроку» и «Суини», «Полым людям» и «Бесплодной земле» – вещам бого- и человекоборческим.

(И здесь опять напрашивается параллель с Маяковским: в советской школе проходили «Хорошо» и «Ленина», а наизусть учили «Облако в штанах» и «Флейту-позвоночник».) Правда, следует признать, что католицизму (в отличие от православия) имманентно присуще внутреннее беспокойство, неизбывное внутреннее напряжение, – и в «Четырех квартетах» оно присутствует тоже.