О женщинах

Подсказку можно усмотреть в пристрастии фашистских лидеров к сексуальным метафорам. Как Ницше или Вагнер, Гитлер относился к лидерству как к сексуальному обладанию «женственными» массами, как к изнасилованию. (В Триумфе воле на лицах масс — экстаз; лидер доводит толпу до оргазма.) В образности левых движений преобладал унисекс и асексуальность. В правых же режимах, при всем пуританизме и репрессивности их реалий, всегда присутствует эротический налет. Нацизм определенно сексуальнее коммунизма (что не является заслугой нацизма, а, скорее, говорит нечто о природе и пределах сексуальной фантазии).

Разумеется, большинство людей, которых заводят униформы СС, не оправдывает нацизм и вообще едва ли в полной мере осознает, что сделали нацисты. Тем не менее в некоторых областях сексуальности, особенно тех, что именуют садомазохизмом, сильны веяния, эротизирующие игру в нацизм. Подобные садомазохистские фантазии и практики популярны среди как гомо-, так и гетеросексуалов, хотя именно среди мужчин-гомосексуалов эротизация нацизма особенно заметна. Садомазо, а не свинг — самая большая тайна последних лет в мире эротики.

Между садомазохизмом и фашизмом существует естественная связь. «Фашизм — это театр», — сказал однажды Жан Жене[10]. Как и садомазохистская сексуальность: практиковать садомазохизм — значит играть в театре секса, в эротической постановке. Любители садомазохизма — профессиональные костюмеры, хореографы и актеры в спектакле, еще более возбуждающем оттого, что он запретен для обычных людей. Садомазохизм по отношению к сексу — то же, что война по отношению к мирной жизни: бесподобный опыт. (Как говорила Рифеншталь, «всё чисто реалистическое, повседневное, а значит, посредственное, обыденное, не интересует меня».) Как социальный договор кажется скучным по сравнению с войной, так простое совокупление начинает казаться всего лишь приятным, а значит, не таким возбуждающим. То, к чему стремится сексуальный опыт, как всю жизнь утверждал Батай в своих текстах, — это осквернение, богохульство. «Приятное» — значит цивилизованное, чуждое этому дикому опыту, а тот, в свою очередь, полностью постановочный.

Садомазохизм, конечно, не подразумевает, что люди просто причиняют боль своим сексуальным партнерам, что в истории всегда имело место, — обычно мужчины били женщин. Когда извечный пьяный русский крестьянин избивает свою жену, он просто делает то, что ему хочется (потому что он несчастен, угнетен, отуплен; и потому что женщины — удобные жертвы). Но когда извечного англичанина в борделе стегают хлыстом — это уже воссоздание некоего опыта. Он платит проститутке, чтобы она разыграла с ним сцену и дала ему заново пережить прошлое — воспоминание из школы или яслей, которое теперь стало для него мощным источником сексуальной энергии. Сегодня люди, возможно, в этой театральной сексуальности воскрешают нацистское прошлое, надеясь найти в образах из него (но не воспоминаниях) доступ к своему резерву сексуальной энергии. Однако то, что французы называют «английским грехом», — в своем роде художественное утверждение индивидуальности; спектакль, разыгранный по мотивам анамнеза самого индивидуума. Мода же на нацистские регалии служит признаком иного: ответом на угнетающую свободу выбора в сексе (и прочих вопросах), на невыносимый уровень индивидуализации; это скорее имитация ситуации порабощения, чем ее воссоздание.

Факт распространения практик доминирования и порабощения и их интерпретаций в искусстве, вероятно, служит логическим продолжением тенденции процветающих обществ трактовать каждый аспект человеческой жизни как пристрастие, выбор; побуждать людей относиться к своей жизни как к стилю (жизни). До настоящего времени секс во всех обществах по большей части был просто занятием (то, что ты просто делаешь, не задумываясь). Но как только секс становится пристрастием, он превращается в осознанную форму театра, чем и является садомазохизм: формой удовольствия одновременно насильственной и опосредованной, в высокой степени психологической.

Садомазохизм — крайний предел сексуального опыта, когда секс отрезан от личности, отношений, любви. Неудивительно, что в последние годы возникает связь между ним и символикой нацизма. До этого отношения между хозяевами и рабами никогда так осознанно не эстетизировалось. Де Саду приходилось с нуля строить свой театр наказаний и удовольствий, выдумывая декорации, костюмы и святотатственные ритуалы. Теперь же есть сценарий хозяина, доступный каждому. Цвет — черный, материал — кожа, приманка — красота, оправдание — честность, цель — экстаз, а фантазия — смерть.

Феминизм и фашизм: обмен мнениями между Адриенной Рич и Сьюзен Сонтаг (20 марта 1975 года) Адриенна Рич

К редакции: