О женщинах и соли

Джанетт может только пискнуть в ответ. Ана сидит за кухонным столом и рисует на бумаге для принтера. У Джанетт нет ни карандашей, ни фломастеров. Ана сказала, что ей все равно больше нравятся шариковые ручки.

– Но вы не волнуйтесь, – говорит добродушная адвокатесса. – Мы все уладим, даже если это займет несколько лет.

– Лет?

– Ну, годик-другой. Едва ли больше. Возможно, на усмотрение прокурора. Джанин – так вы сказали вас зовут? Красивое имя. Я могу приступить прямо сейчас.

А затем добрая адвокатесса говорит то же самое, что говорили и все остальные, не такие добрые, адвокаты, прежде чем Джанетт вешает трубку:

– Счет выставить позже или предпочтете сразу оставить номер кредитной карты?

Разочарование. Возможно, это эгоистично, но Джанетт цепляется за слово «голубушка», как за случайный проблеск человечности, застрявший в горле незнакомки, как за пылинку, которая дрейфует в солнечном луче, ложащемся на ее кровать.

Она надевает платье. На цыпочках прокрадывается мимо кухни. Джанетт слышит, как ручка Аны размашисто царапает бумагу. Ее надзиратель – он тоже будет сидеть за этим столом на кухне. Тоже будет царапать ручкой бумагу. Ручкой – бумагу. Всегда все сводится к бумаге.

* * *

Джанетт стучится к соседям, живущим по другую сторону от матери Аны.

– Вы знаете женщину, которая живет по соседству? – спрашивает она усатого мужика с полторашкой пива в руке. Джанетт указывает на соседский дом.

– Знаю только, что она как-то убиралась дома у моего кореша за двадцать баксов. Приятная женщина. Но, бедняга, даже не может позволить себе прилично одеться. А жаль, если хотите знать мое мнение. Много мужиков не отказалось бы о ней позаботиться.

Джанетт смотрит на свою одежду, бретельки лифчика, торчащие из-под майки, грязные туфли.

Усатый мужик начинает закрывать дверь, но в последний момент останавливается.

– Эй, – говорит он, вытаскивая телефон из кармана. – Я тут вспомнил. Говорите, ее дочка ищет? Жена моего друга – директор начальной школы неподалеку отсюда. Сто процентов, малая туда и ходит. Может, она что-то знает.

Джанетт стоит на улице и набирает номер. Она оглядывается на усатого мужика, улыбается и кивает ему. Он стоит и смотрит. И Джанетт думает о том, как ей хочется попросить его закрыть дверь, но она ни за что не попросит его закрыть дверь. Она не просит о том, чего хочет. Два длинных гудка, отвечает женщина с прокурено-хриплым голосом. На заднем плане лает собака. Плачет ребенок. Джанетт пытается объяснить.

– Простите, а вы кто?

– Я… член сообщества. Я боюсь, что сотрудники иммиграционной службы могли оставить ученицу вашей школы… без присмотра… когда забирали ее мать.

– А, – говорит женщина. – Да, я слышала, что такое иногда случается. Вы звонили в полицию? Как зовут девочку?

В дверях мужик скребет ногтем большого пальца по пивной этикетке. Смотрит на свой ноготь. Она ощущает вкус его пива, язык помнит. Почему мужчины могут быть «любителями заложить за воротник»? Холеные и невозмутимые, кожа и виски. Ее отец. Женщина, которая не просыхает, попросту безответственная. Не может себя контролировать.

– Я… Ана, – отвечает Джанетт. Она не знает, почему решила не называть фамилию Аны.

– Ясно, – говорит женщина. Слышится приглушенный звук, затем крик: – Делайла, отпусти собаку! Что я тебе говорила…

– Извините за беспокойство, – говорит Джанетт, приготовившись закончить разговор. Она думает: все люди надеются, что собеседник закончит разговор первым.

– Ана, вы сказали? Ой, у меня почти семьсот детей в этом году. Среди них, наверное, с десяток Ан. Вы знаете номер полиции? Я могу дать вам номер полиции.

– Извините за беспокойство, – повторяет Джанетт и заканчивает разговор.

Мужик спрашивает ее номер телефона, когда она собирается уходить, но Джанетт не отвечает и вместо этого думает о контейнере для уборки. Она думает об изогнутых бровях, думает о невозможных решениях, и у нее возникает чувство, что мать Аны уже все про нее знает, уже в курсе, что Джанетт подведет. Она думает о невозможных решениях и вспоминает, вспоминает так глубоко, что становится больно, почему она никогда не представляла себя в роли матери.

– Простите, – говорит она, и она говорит это каждой матери в мире, но мужик на пороге не понимает; он не мать, и он просто кивает.

Джанетт как раз возвращается к своему дому, когда начинается дождь, и она замечает в окне Ану. Почему-то вид детского личика за стеклом в подтеках дождя, детского личика, полного надежды, напоминает ей о том, что она пропустила собрание АН[27]. Джанетт останавливается, поднимает глаза. Говорить ли это инспектору по УДО? Он станет выяснять причину и предположит, что она просто не хочет выздоравливать, не хочет отпускать Марио, не хочет жить дальше. Она скажет ему, что пропустила собрание, но это в последний раз, а он не поверит и будет разочарован в ней, но она привыкла к разочарованию. Она привыкла к неверию.