О Жизни, Смерти и Любви (СИ)

А дома-то что? Ну, приду. Разгружусь. Посмотрю кругом. Боже! Что меня в пятницу ждет! Потом сяду на кухне на минуточку с думами своими. Опять вот мужик никакой попался. И где он, вот этот, у которого в сердце никто моего места не займет, как у Керен Пелес, помните? Хорошо поет, душевно.

Дети соседские… молчат только когда едят. Наверное, не часто у них это бывает. Мамашка, понятное дело, такая же… Бедная, конечно, женщина. Муж пьет не в себя. Троих детей кормить нечем. Как что задумает приготовить, яичницу, к примеру, так сразу ко мне приходит: «Милочка, дай яичек, как получка придет, сразу куплю и отдам». Получка, наверное, адреса её не знает. Интересно, что у нее сегодня в меню?

Ну вот. Во двор свой любимый зашла. А воняет-то как! Опять мусор не убрали. Дети бешеные носятся, орут, музыка нанайская из каждого второго окна… Всё такое несчастное, некрасивое, убогое…

Но всё же есть что-то, что поддерживает силы! Приду домой, кошелки покидаю и включу музыку – утверждающего Брамса или страстного Стравинского, а может быть ужасно грустного Петтерсона. Их произведения написаны так давно, но их я понимаю, скорблю, радуюсь, грущу вместе с ними.

Выбрала Брамса, устроилась в своем стареньком, потертом, но очень уютном кресле, закрыла глаза и потихоньку начала растворяться в звуках, переноситься в другую реальность…

И вот в оргазмическое крещендо вклинился посторонний звук, еще один, еще… на пушинке одуванчика зигзагами спускаюсь с облаков…

Звонок в дверь. Мое сердце упало от разочарования. Не совсем еще вернувшись в реальность, открываю дверь.

Соседка. Это стоит описания! Значит так: совершенно растоптанные, потерявшие всякую форму обувки, какой-то балахон, похожий на археологическую находку и совершенно не позволяющий догадаться, что под ним. И вот голова – такой большой ком ваты, из кома торчат куски без всякого порядка – её волосы. Но! Надо отдать должное попытке приукрасить облик – спереди прицеплена этакая заколка в виде огромной бабочки, она (бабочка) переливается всеми цветами радуги и кажется абсолютным пришельцем на этом… всём.

Так и кажется, что эта бабочка переносит повсюду свою хозяйку из одного места в другое. Из этой замысловатой оправы угадывается лицо. Оно выдержано в общем стиле – трудно определяемое, цвета немытого. Глаза… жалостливые такие! Из-за балахона выглядывает голова-ребенок, маленькая копия мамашки, с тем же выражением глаз. Открывается рот, и из него звучат совершенно ожидаемые слова, совершенно ожидаемым тоном, с выражением всей боли еврейского народа: «Милочка, здравствуйте, увидела вас из окошка и вот прибежала. Выручайте, решила щей наварить, а капусты нету. Они, детки мои, вокруг меня ходют, ходют».

Теперь понимаю, голова из-под балахона – «группа поддержки». Без слов тащусь на кухню, приношу что было – половину кочана капусты. «Красавица моя, не знаю, как благодарить!» – ну, сейчас еще вернуть пообещает. Не дожидаясь окончания звездопада благодарностей, закрываю дверь. Она не обидится, с ней по-другому не обращаются.

Ну, вот скажите вы мне, ради бога, где все мои восторги от вечно прекрасного? Это вот моя земная жизнь – сплошное уныние, серость, нищета и жалость. Назовешь её прекрасной? Или, хотя бы, может быть есть надежда, что она станет хоть чуть менее серо-тягучей?

Ладно уж, коль меня на землю эту цветущую, непонятно кем обетованную, вернули, пойду, займусь прозой – вынесу мусор…

На улице по-прежнему серо и тускло.

И вдруг… вся эта небесная бетонная серость разверзлась с шумом и грохотом надо мною, и словно открылся верхний этаж… а оттуда капля за каплей, весомые, огромные и вслед – лавина водная! Она, наполненная солнечным светом, восторгом, переливается всеми цветами радуги. Будто кому-то там наверху на всю эту убогость смотреть надоело, и всё кругом преобразилось, ну то есть совершенно!

Дерево… откуда оно? Какое красивое! И дети… как бы хотелось поплескаться с ними в луже!

Летний дождь… Чудо какое! Откуда это?! Стою, сознание прямо потеряла, наверное, с открытым ртом. Будто кто-то другой, не я.

Лавина, теплая, ласковая и вместе с тем мощная невероятно. Она будто вымыла меня всю изнутри, в глазах прояснилось. Будто бестелесной стала, грудь расширилась, наполнилась пьянящим воздухом, и парю я тут как воздушный шарик, покачиваясь на волнах… Все заботы, думы – суета одна.

Ну и хрен с этими мужиками, красоты такой не видят (меня-то есть). Главное, что мне с моей новой радостью совсем не одиноко. Хорошо бы соседка сегодня зашла, я бы ей еще и картошечки к щам подарила. Про бабочку её мысль пронеслась. Ведь может быть, эта бабочка – воплощение её неосознанной тяги к лучшей красивой жизни, наполненной цветами и радостью. И вообще, не всем в жизни был дан шанс познать это вечно прекрасное, и не всем в свое время сказали: «Можно. Иди и твори». Не всем в детстве говорили: «Ты самый лучший и любимый, я всегда буду рядом!» За что же их презирать теперь, и что это даст?