О значении рас в истории

При изложении событий древней истории очень часто приходится говорить о племенных особенностях, указывать на отличительные черты племенных типов, искать объяснения известных исторических явлений в тех или других постоянных, можно бы сказать, прирожденных свойствах того или другого племени, являющегося на историческую сцену. Еще чаще, быть может, приходится указывать на могущественное влияние внешней природы, физических, климатических, топографических условий страны на ход ее исторического развития, на исторические судьбы ее населения. И особенности народного типа, характера и влияния внешней природы - два слишком сильные участника в историческом ходе событий, чтобы можно было пройти их молчанием, чтобы не остановить на них полного внимания. Многое в истории того или другого народа останется навсегда темным и непонятным, как бы богаты ни были письменные материалы для ее изучения, с какою бы подробностью ни было записано в его летописях каждое, даже незначительное, событие его жизни, и с каким бы неутомимым вниманием и тщательностью ни изучали мы эти источники, если мы не обратим должного внимания на эти факторы истории. При более глубоком и полном изучении какого-нибудь народа, все ясней и ясней раскрывается тесная, необходимая и неизбежная связь между природою страны, этнографическими особенностями физического и нравственного характера населяющего ее племени с его бытом, экономическим, общественным и частным, с его политическими учреждениями и верованиями. Нельзя думать, впрочем, чтобы эта зависимость исторического развития народов от географических условий занимаемой ими местности, от внешней природы, наконец, от условия своего собственного племенного характера представлялась историку только в древних, еще сравнительно юных народах. Как ни поразительны победы нового человечества над внешней природой, во многих случаях обратившейся из почти полновластной владычицы в послушное орудие человеческой воли и человеческого разума; как ни велики победы, одержанные человеком над самим собой, над физической, животной стороной его собственной природы, над его собственными инстинктами, волей и наклонностями - победы, быть может, еще более блистательные, чем победы на условиями внешней природы - человек еще далеко не освободился из-под ее могущественного влияния. «Природа, - как сказал один из новейших германских историков, - не есть только предшественница истории и театр, на котором совершаются судьбы человечества: она постоянная спутница духа, с которым действует в гармоническом союзе. Человек, как естественное, конечное существо, и человечество, как конечный организм, подчинены с начала веков ее великим, неизменным законам». В истории древнего мира только ярче, только нагляднее представляется глазам историка тесная связь условий внешней природы с ходом исторического развития того или другого народа; но это потому только, что в начале своей исторической жизни человек еще не находил в самом себе достаточно сил и опытности для противодействия внешней природе, для борьбы с нею с помощью ее же собственных сил, должен был подчиняться ей, зависеть вполне от нее в удовлетворении своих первых потребностей и оттого в начале своей исторической жизни преклонялся перед внешней природой, не только как перед силой, еще им непокоренной, но как перед всесильным божеством. Тяжелый опыт тысячелетий изменил отношения человека к внешней природе; она потеряла над ним не только свое прежнее обаятельное влияние, не только утратила в его глазах свой прежний божественный характер; во многих случаях она стала в служебное отношение к человеку, явилась смиренной и послушной исполнительницей его воли. Была минута, когда человек в упоении своими победами над внешней природой горделиво отверг не только зависимость человеческого духа от условий физической природы, но и всякую связь между человеческим духом и природой; провозгласил не только свою полную независимость, но и свою полную власть над внешней природой. Подобное обольщение продолжалось, впрочем, недолго. Опыты перекроить и перестроить человечество независимо от природных условий, по указаниям свободной фантазии, свободного духа, как-то не удавались и слишком дорого иногда стоили не только тому человеческому материалу, над которым они производились, но и самим производителям этих экспериментов. Изумленным глазам более внимательных наблюдателей неожиданно открывались одно за другим совершенно непредвиденные явления; в их сознание незаметно втеснялись смутные догадки о неполноте и недостаточности прежних, по-видимому, столь точных знаний, о несостоятельности прежних убеждений. Побежденная, приговоренная к рабскому служению свободному, самосознающему и самоопределяющему человеческому духу, природа оказалась далеко не так бессильна, как показалось было это в первом порыве увлечения. Не без некоторого страха заметил человек, что ее влияние не ограничивается миром внешних явлений, что следы этого влияния, и притом довольно могущественного, замечаются там, где человек считал себя всего более свободным - в нем самом, в его физической и даже нравственной природе. Наблюдения над статистикой преступлений обнаружили, что самые, по-видимому, произвольные проявления человеческой воли далеко не так произвольны, как они кажутся, и следуют некоторым постоянным законам, не совсем еще ясно понятным и определенным, но, очевидно, находящимся в прямой связи с законами внешней, физической природы, с особенностями племенного характера. Тот же Нибур, пророческие слова которого о будущем состоянии древней истории привели мы выше, в числе отрывочных мыслей, брошенных там и сям в его «Чтениях об истории древнего мира», указал почти мимоходом на возможность связи между историей болезни и историей политического и нравственного развития народов. Его указание было в виде простого предположения, даже более в виде вопроса, чем в виде положительного утверждения. Притом он ограничился указанием на одни заразительные болезни, появлением и прекращением которых могут объясняться, по его мнению, целые отделы истории. Он бросил мимоходом заметку по поводу язвы, свирепствовавшей в Афинах во время Пелопонесской войны, что почти все великие эпохи нравственного упадка совпадают с великими заразами. Современное состояние естественных наук, отсутствие точных наблюдений над явлениями, значение которых понято так недавно и которые по самой натуре своей не так легко поддаются определению и, между тем, требуют для возможности каких-нибудь выводов огромного числа данных, и притом за более или менее продолжительный период времени, не позволяют надеяться, чтобы история могла в скором времени воспользоваться вполне помощью естествоведения для своих специальных целей. Но что мысль Нибура не простое предположение, хотя бы и весьма остроумное, что многое в судьбах исторических народов, необъяснимое с помощью одних так называемых исторических материалов, может объясниться только путем наблюдения над естественной историей человека, в этом, кажется, не может уже быть сомнения. Уже теперь являются факты, заставляющие отказаться от сомнений. В нынешнем году, например, вышел в Англии обычный отчет о статистике населения. Один отдел его посвящен медицинской статистике Лондона, где, между прочим, данные, относящиеся к состоянию народного здоровья в Лондоне в настоящее время, сравнены с подобными же данными, относящимися к XVII столетию. Это сравнение крайне любопытно. В этом сравнении всего лучше видно торжество науки, торжество успехов гражданственности и образования над прежде страшными врагами. Общая смертность несомненно уменьшилась в последние 200 лет. Моровые поветрия, прежде периодически опустошавшие страну, теперь совершенно исчезли. Смертность от некоторых болезней уменьшилась в Англии в сильной пропорции. От скорбута и кори, например, 200 лет тому назад, в Лондоне умирало ежегодно 142 человека на 100000 населения; теперь на то же число населения умирают только 2 человека, то есть в 71 раз меньше. Многие болезни, бывшие самыми страшными бичами лондонского населения 200 лет тому назад, теперь как бы обессилили и потеряли свой опасный характер, уступив перед соединенными усилиями науки и материального благосостояния. Но это только лицевая сторона медали... Если одни болезни потеряли свою силу и отошли далеко на второй план, зато на первый план выдвинулись другие, менее заметные и, главное, менее опасные в прежнее время. Если оспа, лихорадка, водянка, скорбут и т.п. болезни не требуют теперь такого огромного количества жертв, какого требовали они прежде, зато в страшных размерах развились болезни нервов и мозга и болезненная наклонность к самоубийству, и число смертных случаев в 1859 году от этих болезней относится к числу таких же случаев во второй половине XVII века как 151 к 57, следовательно увеличилось почти втрое. Над таким фактом задумается историк, если даже он еще и не в состоянии воспользоваться им для своей науки. Подчиняясь новому, прежде неподозреваемому направлению, стали искать определенных общих законов даже там, где, по-видимому, невозможно искать чего-нибудь, кроме безграничного и самого полного произвола. Как на пример подобных исследований, укажу на сочинение Альфреда Мори о благочестивых легендах средних веков, вышедшее уже довольно давно тому назад, именно еще в 1843 году, но мало известное и в самой Франции, не говоря уже об остальной Европе, что, впрочем, совершенно объясняется исключительным, несколько односторонним направлением этой книги, которое много вредит ей, несмотря на несомненную добросовестность и редкое трудолюбие ее автора.