Об этом не сообщалось…

– От этой проклятой войны, – уныло резюмировал Торн, – не спрячешься даже за колючей проволокой в далекой. Сибири.

Высказывая свое мнение по этому вопросу, Самойленко осторожно заметил, что сейчас ещё трудно судить, кому из немцев больше повезло: тем ли, кто остался в фатерлянде, фронтовикам или тем, кто уже отвоевался и дожидается окончания войны в плену.

Дальнейшего развития эта тема не получила. Заговорили о другом. Конрад сделал предположение, что с появлением на фронте нового реактивного оружия русским придется туго во время весеннего наступления немцев. Майор при этом болезненно поморщился:

– Новое оружие пока очередной блеф, «рождественский подарок» для доверчивых дураков. Своего рода утешение за провал блицкрига и за разгром под Москвой. Пообещать можно золотые горы. Кроме того, в этой войне исход будет решен не силой оружия, а силой духа. Кто кого? Залпов моих пушек не выдерживает никакая броня. Мы разрушали все укрепления русских, а их солдаты вставали из-под земли и с бутылками горючей смеси шли на танки или бросались со штыками врукопашную. И под Москвой, и здесь нас остановили прежде всего не русские «катюши», а русские солдаты. С этим, господа, нельзя не считаться.

– Но вермахт за считанные недели захватил громадные пространства…

– Послушайте, господин Самойленко, заводы моего отца работают уже в основном на металлоломе. Из двух разбитых пушек отливают одну. Конрад на нашем курсе был лучшим математиком. Он без карандаша может подсчитать, на сколько у нас хватит пороху с такой арифметикой. Не так ли, Конрад?

– Своё право на подсчеты я уступаю господам Кейтелю и Йодлю. Фюрер учит нас не думать, а подчиняться. Поэтому наша с тобой задача, Георг, давать меньше сырья для заводов Торна-старшего. И вообще, господа, я считаю, что фрау Самойленко заслуживает лучшей участи. Поэтому я объявляю танцы.

Пока Конрад и Надежда Григорьевна возились с патефоном, майор неожиданно предложил Степану Лукичу немного проветриться. Вышли на крыльцо, закурили. Молчание первым нарушил Торн:

– Что вы имели в виду, говоря о преимуществе советского плена?

– Ну что вы, какие преимущества? Я человек сугубо штатский, кодекс офицерской чести не по мне, и я считаю, что самое скромное существование лучше самой геройской смерти. Люди рождаются для того, чтобы жить.

– Ну а если мы победоносно закончим войну? Что тогда? Меня будут судить и повесят, как предателя?

– Не думаю.

– Что «не думаете»? Вам неясна участь пленных или исход войны?

– В университете я изучал не только историю Германии…

– Бисмарк, кайзер… Конкретнее.

– История развития человеческого общества неопровержимо доказывает, что любая тирания заранее обречена. Националистская политика реакционна в своей сути, она не отвечает духу времени и в равной степени чужда и нам, русским, и вам, немцам.

– Что же вы предлагаете взамен?

– Я? Боже упаси! Мой удел – личные, ни к чему не обязывающие умозаключения. Судьбу Германии, её будущее будут решать немцы.

– В том числе и теперешние военнопленные, вы хотите сказать?

– Ну, знаете ли, пленный пленному рознь. Одного обкладывают со всех сторон, как волка, чтобы пленить, а другие бросают оружие по убеждению. Возможно, эти немцы и скажут со временем свое слово.

– А вы ре находите…

– Нет. Вы друг Конрада, а для меня это высокая характеристика.

– Конрад в курсе ваших… гм… умозаключений?

– В общих чертах.

– Почему же вы не убедили его последовать вашим советам? У вас для этого было достаточно времени.

– Уход Конрада к русским может стоить жизни его родителям.

– А моим нет?

– Это исключено. Ваш отец является одной из пружин, двигающих сложный механизм гитлеровского рейха. Пушки Торна-старшего для нынешней Германии нужнее какого-то там майора, который к тому же не умеет как следует стрелять из этих пушек.

– Вы завели этот разговор по собственной инициативе или предварительно советовались с Конрадом?

– Простите, Торн, но разговор начали вы.

– В таком случае я оставляю за собой право вернуться к этой теме.

Воспользовавшись своим пребыванием в штабе корпуса, Георг выхлопотал двухнедельный отпуск и на следующий день вылетел в Германию. Фатерлянд встретил майора неприветливо. Затемненные города Рейна, бесконечные проверки документов.

На аэродроме Георга ждала машина отца. Шофер был новый. Он хмуро сообщил, что фрау Торн вот уже вторую неделю лечится в Италии, а господин Торн по срочному вызову вылетел сегодня в Берлин.

К отчему дому добирались долго: многие улицы Вупперталя были перекрыты, полиция то и дело останавливала движение, пропуская санитарные фургоны и военные грузовики. Лица редких прохожих поражали Торна своей замкнутостью и какой-то отрешенностью. У многих на рукавах были черные траурные повязки. Значит, и здесь, в самом сердце Германии, война заявляла о себе во весь голос.