Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны)

Определенное место в мыслях Эренбурга Германия начинает занимать лишь с началом Первой мировой войны. Французская шовинистическая волна поначалу подействовала и на Эренбурга — он отправился записываться в Иностранный легион, но по болезни сердца получил отказ. В пору, когда многие французские друзья Эренбурга ушли на фронт, он, оставшись совершенно без средств (пересылка денежных переводов из России прекратилась, а вместе с нею и помощь родителей), не очень уютно себя чувствовал даже в самом космополитическом в мире кафе «Ротонда».

Эренбург не сразу осознал заинтересованность в войне крупных финансовых воротил, войну как гигантскую индустрию, исправно кормившую ее акционеров. Пока не бросались в глаза кровавые последствия войны, умело поставленная пропаганда срабатывала. Гибель Шарля Пеги [2038]и его пронзительные стихи о «четырех углах родимой земли», развалины Реймсского собора, следы методичных разрушений, которые несла по французской земле германская армия, поначалу закрывали глаза Эренбургу на более общие и, может быть, более важные вещи. Однако и тогда французская провинциальная пресса с ее анекдотическим шовинизмом неизменно вызывала у него иронию. Он открыто говорил об этом своим русским друзьям (к их кругу принадлежали, в частности, поэт Максимилиан Волошин и террорист и писатель Борис Савинков) — среди них Эренбург был самым стойким противником войны. Он писал Волошину 27 сентября 1915 года, имея в виду, что и у авторов шовинистических статей есть свои мотивы:

«Столько сейчас тяжелого у каждого, что нельзя слушать ни Eho de Paris, ни Ропшиных. Может, все они честные и милые, но Иванов, Schmidt и Durand умирают — понимаете! Но какое счастье, что мы русские, более всех „униженные и оскорбленные“. Хоть что-то человеческое сохранилось от искры на ветру» [2039].

Рассказывая Волошину о Савинкове и споря с ним, Эренбург писал: «Сначала он говорил о бошах и о своей ненависти, потом читал статьи — я ругался» [2040]. С издевкой Эренбург сообщает Волошину о тоне французских газет: «Читаю „Petit Nicois“. Вчера была передовая на тему о запахах немцев. Автор уверяет, что немки издают особый невыносимый запах, что в школе парты, на которых сидели немцы, приходится сжигать» [2041]. В минуту крайнего безденежья он шутит: «Думаю из Парижа в отчаяньи писать хоть корреспонденции о скверном запахе молодых немок (любимая тема местной газетки)» [2042]. Эренбург надеется только на то, что в ходе войны произойдет перерождение мира, и замечает:

«Но одно несомненно — ни победа, ни поражение сами по себе не могут дать внутреннего перерождения. Для этого нужно еще что-то, что — не знаю. Поражение даст, может быть, „свободы“ etc, но вызовет жажду победы, жажду мщения и ненависть. Россия захочет быть внешне сильной, с каждым годом всё теряя свою единую и подлинную силу. Есть в этом что-то неизбежное» [2043].

В своей публицистике Эренбург был скован жесткой цензурой — его статьи из Франции постоянно корежили; но и эту слабую возможность он использовал, чтобы не ограничиваться риторикой, а вести серьезный разговор, докопаться до сути. Он различает массовую материальную и духовную культуры: