Об интеграции и адаптации ведьм в иномирном обществе (СИ)

Родной мой. Нашёл. И молчащее уже, кажется, целую вечность сердце защемило от нежности. Любимый. Здесь. Рядом.

Я улыбнулась, но стоило мне услышать то, что дальше последовало, как улыбка слетела с губ.

Прямо над моей головой раздался вой. Это был не крик, люди так не кричат, даже когда их рвут на части. Это вопль существа, которое потеряло в один миг всё. Абсолютно всё, и теперь заживо горит в своём персональном аду. И смерть для него была бы легче, чем та мука, что он испытывает теперь.

Мороз пробрал моментально до самого нутра.

Я слышала, как совсем близко, в его груди, истошно бьётся сердце, и как сердце это желает остановиться. Навсегда застыть, только бы уйти вслед за мной.

- Сокровище моё, - и к губам прижались дрожащие губы, - Васька. Как же так. Ты… Любимая моя. Единственная. Не оставляй. Подожди.

И руки его дрожат, и всего его бьёт, а мышцы напряжены до предела, и он вжимает моё тело в своё, в тщетной попытке удержать.

- Да что ж вы творите-то, а? Ты тянуть её должен, а не идти следом! - кричал Ист на не слышавшего его Леру, - Нет, дорогие! Я почти тридцать лет вёл вас друг к другу не для того, чтобы вы мне тут в Ромео и Джульетту сыграли. Василиса, а ну-ка быстро к нему!

И я рванула к его теплу, к его свету. К единственному, что могло меня сейчас согреть. Я не дам ему умереть, и сама не умру. Я хочу быть с ним.

И не как у Шекспира, а так как должно быть: долго и счастливо.

Если бы я чувствовала ноги, то сравнила бы своё состояние с состоянием грибника. Очень глупого грибника, который в своей охоте залез в болото по пояс, и теперь пытается выбраться. Бредет обратно к берегу, мокрый, замёрзший, и каждый шаг даётся потом, потому что трясина так просто не отпустит. Никого и никогда.

Только вот мой берег, мой Лерка совсем рядом. И я дойду чего бы мне это ни стоило.

Главное, подожди. Не гаси эту свечу, иначе я не узнаю, куда брести во тьме.

И когда мне казалось, что сил больше нет и я, наверное, всё-таки не смогу, я почувствовала острую боль в груди из-за вздоха.

Моего первого в новой жизни вздоха.

ЭПИЛОГ

В этот раз мир погрузился в Магическое Истощение Граней на три года, и многим это показалось почти вечностью. Лишь узкий круг приближенных Императора знал правду: три года в сравнении с семнадцатью - мелочь.

Хотя по правде сказать и эти три ещё не истекли. На сегодняшний день прошло два с половиной. Да и по поводу трёх лет Ист сказал лишь приблизительно. Еще сказал, что с Маргаритой мы сможем увидеться только после того, как Грани вновь напитаются энергией. Это было последнее, что я от него узнала, прежде, чем наша связь оборвалась, и, вполне вероятно времени на восстановление понадобится больше.

К сожалению, история вновь повторялась, и то тут, то там через пару месяцев начали вспыхивать народные восстания, хотя пока их и удавалось сдерживать. Я очень надеялась, что Грани успеют восстановиться до того, как здесь грянет полномасштабный тысяча девятьсот семнадцатый. А то только буржуазно-демократической для полного счастья не хватало.

Вторую жизнь получили города-крепости. Рвы их вновь ощетинились кольями, на стенах поблёскивали наконечниками аркбалисты и гордо вышагивали усиленные патрули стражников. Въезд и выезд теперь были делом затруднительным.

Ведьмакам и магам без привычной одаренности было тяжело. В срочном порядке они осваивали оружие, кто какое мог, вспоминали времена своей молодости, с обязательной военной подготовкой в период обучения, и передвигались только группами. Большая часть одаренных сконцентрировалась в столице. Здесь же были и мы с Лерой.

Тогда, в тот странный летний день Магического Истощения Граней, моё сердце вновь забилось и я задышала. Правда в себя так и не пришла. Я провалялась в беспамятстве еще неделю, очнулась уже в Императорском дворце в покоях Танилера. Стоило шевельнуться, и в меня вперились два взгляда: серо-голубой и темно-карий.

А потом на меня налетел настоящий смерч. Он ощупывал меня всю с ног до головы, пытаясь убедиться, что я действительно вернулась. Целовал и всё шептал, шептал не умолкая. А я широко улыбалась и плакала, не в силах поверить, что всё закончилось.

Наконец Лерка замер, прижавшись лбом к моему лбу и, зажмурившись, прохрипел:

- Никогда больше не смей так делать. Ни-ко-гда.

Измотанный, с чуть впавшими щеками и синяками под глазами... но только мой.

И в ответ я лишь молча потянулась к его губам.

Люблю. Люблю так, что вернусь к нему отовсюду, куда бы не занесло. Лишь бы к нему.

Когда я наконец-то смогла оторваться от своего ведьмака, и оглядеться, то наткнулась на самые печальные на свете карие глаза. Мрак пристроился у изножья кровати. Даже в просторных дворцовых апартаментах места для ганатарца было непростительно мало, и видно было, что ему пришлось неудобно поджать ноги, но он лежал, не двигаясь. Жеребец похудел. Красивая лоснящаяся раньше шкура сейчас потеряла свой блеск, и обтягивала заметно проступившие рёбра. Кое где виднелись следы уже подживших ран. Ганатарец был сильно потрёпан.